Нарушения способности работать. Эллиот Джакс

Нарушения способности работать [1]

Эллиот Джакс

В самом общем смысле, работа, как ее воспринимает Фрейд (2) (и я здесь говорю о работе только в психологическом смысле), – это психическая энергия или усилие, затрачиваемые в попытках достичь цели или выполнить задачу посредством действия принципа реальности и несмотря на требования принципа удовольствия.[2] Однако если мы изучим эту деятельность пристальнее, наше внимание привлечет ряд важных особенностей.

Действие принципа реальности приводит к отложенному, а не к немедленному удовлетворению. Это требует использования рассуждения (exercise of discretion) (в смысле суждения, а не в социальном смысле благоразумия (being discreet)) при определении того, какое направление деятельности в конечном счете приведет к лучшему результату. Необходимо использовать разграничение и суждение (discrimination and judgement) и принимать решения. Решение заключает в себе неопределенность разумности выбора и взывает к способности выдерживать неопределенность, ожидая заключительного итога, а также – возможную неудачу.

Нужно заметить, однако, что эта неопределенность имеет особый характер. Использование рассудительности зависит как от бессознательного, так и от сознательного психического функционирования – т.е. от способности к синтезу бессознательных идей и интуиций и к донесению их до сознания. Поэтому нас не удивит, если мы обнаружим, что в сердцевине этой неопределенности лежит тревога – тревога, вызванная неизбежной зависимостью успеха от слаженности (coherence) и доступности бессознательной психической жизни. Я смог подтвердить этот вывод в социально-аналитической работе в сфере промышленности, о которой уже рассказывал (6). В ходе этих исследований были вычленены два главных компонента работы: во-первых, заданное содержание (prescribed content): законы, обычаи, ресурсы, предписания, правила и установления, а также материальные ограничения, – которое не оставляет места для рассуждения, но устанавливает рамки, в которых рассуждение применяется; и во-вторых, содержание на усмотрение (discretionary content), охватывающее все аспекты, в которых необходимо прилагать рассуждение и выбор. Я осознал смысл этого различения, когда стало ясно, что то, что переживается при работе как психическое усилие – напряжение или груз ответственности, – полностью связано с содержанием на усмотрение в этой работе. Чтобы следовать правилам, предписаниям и прочим заданным аспектам работы, необходимо знание; вы либо знаете, либо не знаете; но это не требует психического усилия рассуждения и принятия решений, с сопровождающим его возбуждением тревоги.

Я смог продемонстрировать, что груз или уровень ответственности поддается объективному измерению исходя из максимальных промежутков времени, в течение которого человек должен действовать по собственному усмотрению. Чем дольше этот промежуток времени, тем больший объем бессознательного материала должен стать осознаваемым, и тем дольше необходимо выдерживать неопределенность относительно окончательного результата и тревогу относительно своего суждения и выбора. Словом, чем дольше путь к удовлетворению, выбранный в соответствии с принципом реальности, тем сильнее переживание психического усилия или работы.

Таким образом мы приходим к следующему определению работы и формулировке способности работать. Работа – это использование рассуждения (exercise of discretion) в рамках внешне заданных ограничений для достижения цели, которая может быть проверена реальностью, сопровождающаяся постоянной проработкой сопутствующей тревоги. Способность работать зависит от слаженности бессознательного, а также от интеграции и силы Эго и его способности, несмотря на тревогу и неопределенность, выполнять свои функции, придерживаться принципа реальности и оказывать давление, необходимое для осознания бессознательного.

Главные компоненты психической деятельности

Работа ни в коей мере не является простым процессом достижения внешней цели. В любой акт работы всегда включено отношение к этой цели, воспринимаемой как символ. Чтобы продвинуться в нашем анализе дальше, я должен ненадолго отступить от темы, чтобы сформулировать ряд новых понятий и терминов, касающихся восприятия и образования символов.

Восприятие объекта определяется взаимодействием необходимого (requisite) содержания воспринимаемого [предмета] с двумя типами символического содержания, которые обозначались по-разному: например, Сигал (15) писала о символах и символических равенствах, а Джонс (7) – о символах и истинных символах. Каковы бы ни были термины, используемые для описания этих двух типов символического содержания – и многие авторы, в том числе Милнер (12) и Райкрофт (14), подчеркивали значимость этого разграничения, – центральным фактором здесь служит то, о чем говорила Кляйн (9) (а Сигал продолжила эту тему): а именно, степень конкретности символа и то, насколько он сосуществует с объектом или поглощает его. Степень конкретности в свою очередь зависит от интенсивности и характера процесса расщепления, на котором основывается образование символов. Это соответствует современным разработкам кляйновской концепции параноидно-шизоидной позиции (а также неявным допущениям ее более ранних работ) в следующем: когда преобладает насильственное расщепление с фрагментацией объекта и самости, происходит конкретное, а не пластичное образование символа. Я хочу продемонстрировать, что такое допущение полезно и необходимо при рассмотрении не только проблемы работы, но и всех психических процессов, особенно фундаментального процесса восприятия, и буду использовать следующие термины и схемы.

Восприятие объекта определяется взаимосвязью:

а. необходимого содержания восприятия, образующего психический образ собственно объекта;

б. символического содержания, в котором объект модифицируется проективной модификацией, отщепленными частями самости и внутренними объектами, которые бессознательно воспринимаются находящимися во внешнем объекте или с ним связанными, а также объектом, интроецированным в модифицированном виде;

в. того, что я предлагаю называть конкретивным содержанием (concretive content), в котором объект модифицируется взрывной проекцией в него насильственно отщепленных и фрагментированных внутренних объектов и частей самости, теряет свою идентичность и становится конкретным символом (или, в терминах Сигал, символическим равенством); затем он насильственно интроецируется и внутренне переживается в конкретной телесной форме в отщепленном и фрагментированном состоянии в телесном Эго.[3]

Данного разграничения между обычными проекцией и интроекцией и более конкретными процессами насильственных проекции и интроекции последовательно придерживалась Кляйн в своих ранних трудах, где часто использовала термины «исторжение» и «инкорпорация» для обозначения более насильственных процессов. Бион в своих статьях о галлюцинозе[4] также подчеркивает это разграничение и придерживается вышеупомянутых ранних терминов Кляйн. В развитии насильственное расщепление с фрагментацией ассоциировано с первыми фазами параноидно-шизоидной позиции, когда рудиментарное Эго находится под воздействием сильных деструктивных импульсов и разделения инстинктов. На этой стадии обыкновенное расщепление не срабатывает в качестве защиты Эго из-за интенсивности тревоги, вызванной отщепленным преследующим первичным объектом, а также опасностью разрушения идеализированного отщепленного хорошего объекта. Как недавно продемонстрировала Кляйн (10), оба аспекта расщепленного первичного объекта начинают переживаться как преследующие и формируют беспощадный характер примитивного Супер-Эго.

Образование символа с ослабленным конкретизмом оказывается возможным на переходной стадии между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями. Эго, достигнув большей интеграции, становится более способным справляться с персекуторной тревогой посредством менее насильственного расщепления и с более слабой фрагментацией. Это приводит к растущей уверенности в способности поддерживать хорошие объекты отщепленными и отделенными от плохих. Последующая способность ослаблять тревогу посредством образования символов[5] в свою очередь способствует наступлению депрессивной позиции. Укрепляется контакт с реальностью, выдвигается на первый план больший объем реальности в восприятии и становится доступным весь спектр защит, особенно репарация и сублимация, а также более развитое использование образования символов.[6] Дэвидсон дал живописное изображение этого процесса в своем клиническом описании лечения пациента, страдающего от шизофрении с мутизмом.[7] Кстати выскажу предположение, что символы склоняются к нормативному характеру – хорошему или плохому – именно потому, что образование символов всегда основано на некотором расщеплении.

Выделяя эти три главных компонента процессов восприятия, да и вообще всей психической деятельности – необходимое, символическое и конкретивное, – я делаю это исключительно в целях анализа, не предполагая, что объективная деятельность Эго отделена от символического и конкретного содержаний, а также конфликтов и тревог, которые они вызывают. Именно сосуществование и взаимосвязь этих трех компонентов психической деятельности я хочу продемонстрировать в работе: относительный характер, баланс и содержание данных трех компонентов, определяющих степень реализма, наличие творчества, энергию и направление в работе, а также то, насколько эта работа способствует дальнейшей психической интеграции. Таким образом, настоящая формулировка отличается от концепции Хартманна (4), который, определяя то, что он называет свободной от конфликтов сферой Эго, пишет о «том ансамбле функций, который в любой момент времени оказывают свое влияние вне области психических конфликтов». В отличие от Хартманна я полагаю, что путь от психоанализа к общей психологии нельзя пересечь, не принимая во внимание фундаментальную роль конфликта во всяком психическом функционировании; надеюсь, эту мою позицию подкрепит данная статья. В частности, я думаю, что мы улучшим свое понимание нормальных психологических процессов, если выделим внутри них и подробно рассмотрим те различные типы процессов расщепления, которое применяет Эго, чтобы справиться с конфликтом, а также судьбы возникших в результате расщеплений и фрагментаций Эго, объектов и импульсов, – что часто подчеркивала Кляйн.

Процесс работы

Теперь я хотел бы обратиться непосредственно к процессу работы. Здесь можно выделить шесть главных стадий:

а. предпринимается достижение определенной цели, и с ней устанавливается отношение;

б. для этой задачи выделяется соответственный объем психического аппарата;

в. должна быть сконструирована и разработана интегративная сетка (integrative reticulum), внутри которой организуется работа;

г. сосредоточение на задаче, выбор содержания тех областей психики, что ею заняты, исследование и поиск элементов, которые помогут решать данную проблему; этот процесс я буду обозначать терминами «лизис» и «сканирование» (lysis and scanning);

д. собирание, связывание и синтез подходящих элементов;

е. решение, которым назначается совершение действия со значительным привлечением ресурсов.

Процессы, которые я собираюсь описать, в целом отсылают к взаимодействию психических событий между осознаваемыми и бессознательными областями психики. Хотя внимание постоянно перемещается между осознаваемым и бессознательным, – которые поочередно становятся то фигурой, то фоном, – ни тот, ни другой процесс никогда не бездействует.

Я обрисую шесть стадий рабочей последовательности в целях наглядности. На самом деле различные стадии взаимодействуют. Первая интегративная сетка может быть пробной – гипотезой, или всего лишь интуицией или ощущением. На это отводится недостаточно – или слишком много – психического ресурса. По мере того, как происходят лизис и синтез и накапливается знание, интегративная сетка может модифицироваться, и выделяется больше или меньше психического ресурса; может меняться либидинозное отношение с целью: амбивалентность и интенсивность либидинозной инвестиции могут усиливаться или ослабевать по мере того, как человек сталкивается с задачей и ее затруднениями и переживает их.

Более того, по мере того, как происходят лизис и процесс связывания, могут предприниматься исследования внешней реальности, но без масштабного привлечения ресурсов, а почерпнутые в этих исследованиях знание и интуиция подпитывают доступные для связывания элементы.

Отношение с целью

Цель – это будущий объект, который следует вызвать к жизни, создать. Человек может работать ради цели по причине внутренней необходимости и принуждения, для личностного удовлетворения, получаемого независимо от другой выгоды. Она может быть выделенной задачей, составляющей часть профессиональной занятости.

Количество энергии, мобилизованной для такой задачи, будет зависеть как от желания достичь цели и получить сопутствующую награду, так и от символического значения цели и сопутствующего психического удовольствия. Работа приносит больше всего удовлетворения, когда оба эти элемента согласуются друг с другом и относительно не затронуты конкретизмом.

Если депрессивная позиция была проработана успешно, символическое содержание работы будет связано преимущественно с репарацией. В аналитической литературе собрано множество случаев, например, когда цель репрезентирует собой создание ребенка и его рождение. На более глубоком уровне символизируется репарация, восстановление и воссоздание первичного хорошего объекта, а также возрождение хороших импульсов и хороших частей самости. Цель в работе отлично подходит на роль такого символа, поскольку существует только как частичная схема, которую необходимо завершить и наделить жизнью посредством любовной заботы и работы. В то же время, тогда как цель символически идентифицирована с хорошим объектом, проходящим репарацию и восстановление, плохие объекты и плохие импульсы и части самости символически идентифицированы с препятствиями на пути работы. Чем больше реальное содержание работы согласуется с бессознательной символической репаративной деятельностью, тем большей будет любовь к заданию.

Если расхождение между реальностью и символическими аспектами слишком велико, возникает нехватка интереса или ненависть, за чем следует утрата стимула. Такая ненависть может усиливаться насильственным расщеплением и фрагментацией, когда недостигнутая цель конкретным образом интроецируется и идентифицируется с разрушенными и преследующими внутренними объектами. Тогда сама эта цель становится все более преследующей из-за насильственной проекции и конкретного образования символа. Кроме того, интенсивность конкретизма будет определять степень, в которой «отдача себя работе» становится предметом сильной позитивной мотивации и доброкачественного эффекта, или же спутанности и торможения. К негативному эффекту приводит конкретное восприятие бессознательного переживания потери частей самости и внутренних объектов внутри задачи, вместе с переживанием потери частей работы внутри самого человека – в том же духе, например, как когда генитальная сексуальность тормозится уретральным и анальным садизмом. Тогда страх неудачи усиливается благодаря бессознательным страхам неконтролируемых деструктивных импульсов.

Выделение психического ресурса (Allocation of Mental Capacity)

Количество выделенного психического ресурса (т.е. степень посвященности себя задаче) будет определяться суждением о размере задачи, с учетом большего или меньшего влияния силы либидинозной вовлеченности и величины амбивалентности. На точность суждения о размере задачи воздействует знание о таком типе работы. Она может искажаться насильственным расщеплением и фрагментацией. Чем сильнее любовь к реальной и символической цели, тем больше психической энергии будет предоставлено для данной задачи.

Выделение психического ресурса требует подлинного акта психического инвестирования. Более того, оно требует обособления области инвестиции от вмешательства другой психической деятельности. Это выделение как объема, так и времени. На кону – степень погруженности в задачу. Это оценка, и причем такая, что может потребовать последующего пересмотра. Чем больше временной масштаб, тем обычно больше область психического аппарата, пущенного в ход. «Быть занятым чем-то другим» означает именно то, что подразумевает это слово: уже выделен столь значительный объем психического аппарата, что для данной задачи его оказывается недостаточно. Обособление улетучивается, и сосредоточенность на задаче нарушается. Способность к работе страдает при неврозе, поскольку психический ресурс поглощен внутренним конфликтом, что оставляет относительно малый его объем доступным для всякой другой работы.

Интегративная сетка (Integrative Reticulum)

Интегративная сетка – это психическая схема завершенного объекта и способов его создания, организованная с установлением ячеек как в психическом образе объекта, так и в методах его создания. Осознаваемо – это сочетание части либо всех концептов, теорий, гипотез и рабочих понятий либо же догадок. Бессознательно это совокупность чувственных идей (ideas-in-feeling), чувственных воспоминаний (memories-in-feeling), фантазий и внутренних объектов – собранных вместе и синтезированных до степени, необходимой, чтобы направлять поведение, даже если и недостаточной для их осознания. Создание адекватной сетки требует силы Эго, достаточной для достижения необходимой интенсивности концентрации на задаче. Если амбивалентность в отношении задачи низкая, и если не происходит чрезмерного отщепления осознаваемых частей психики от неосознаваемых, то чем больше сила Эго, и чем больше сознательная психическая концентрация и приложенные к задаче усилия, тем больше будет сосредоточение на задаче в бессознательной зоне психики. Иначе говоря, сознательные психические усилия непрерывно влияют на мобилизацию бессознательной психической деятельности и усилий, а также на содержание и направление этой деятельности.

И наоборот, сила активности Эго, мобилизованной ради выполнения задачи, способность сосредоточиться на цели, а также внутренняя согласованность и синтезирующая мощность полученной сетки во многом зависят от внутренней согласованности в организации бессознательных психических процессов. Степень согласованности в бессознательном связана с преобладанием любовных импульсов над деструктивностью и с невредимостью внутренних хороших объектов – эти условия ослабляют зависимость Эго от насильственного расщепления. Однако если при недостаточной внутренней согласованности происходят насильственное расщепление и фрагментация, невозможно установление удовлетворительной интегративной сетки. В самом деле, схема цели, сконструированная в таких условиях, сама будет расщеплена и фрагментирована, и потому будет способствовать дальнейшим расщеплению и фрагментации: она действует как дезинтегрирующая, а не интегративная сетка, приводя к спутанности и дезорганизации в работе. Предположение о бессознательном влиянии на осознаваемые психические процессы не требует дальнейшего уточнения. Однако другие два предположения, возможно, заслуживают краткого комментария: о слаженной структуре и функции в бессознательных процессах и о влиянии осознанного усилия на интенсивность, слаженность, направление и содержание бессознательной деятельности. Обоснованность этих предположений можно легко продемонстрировать. Успешное выполнение всякой задачи требует срабатывания некоторых или всех функций, которые мы называем осязанием, либо ощущением, либо чувством, либо интуицией, либо прозрением. Эти функций срабатывают главным образом бессознательно, и они не просто предсознательны. Они могут быть приведены в действие осознанной нацеленностью на определенную задачу. Будучи запущенными, они могут действовать, например, во время сна, выдавая результат, доступный сознанию, – при том, что сама деятельность по решению проблемы остается бессознательной. Подобная деятельность влечет за собой предположение о слаженности и динамической организации в бессознательном, что тесно связаны с деятельностью сознательной.

Лизис и сканирование

Термином «лизис» я обозначаю процесс отделения и вычленения содержаний тех областей психики, что заняты задачей: продуктов осознанного знания и бессознательных фантазий и чувств, осмысления посредством опыта, а также интуиции. Термином «сканирование» я обозначаю процесс психического перебора и рассмотрения выделенных материалов. Как лизис, так и сканирование связаны с превращением бессознательного в осознаваемое.

Лизис и сканирование требуют способности высвобождать элементы, встроенные в другие наборы идей, так что многие значимые элементы могут экстрагироваться и использоваться в новом контексте; например, определенные идеи в книге; или бессознательная память о некой конкретной черте поведения другого человека или о собственном детстве. В то же время необходимо ослабить саму интегративную сетку, чтобы подготовить ее к необходимости связать новые элементы; возможно, эту сетку нужно модифицировать в данном процессе. Сканирование может быть как внешним, так и внутренним. Когда материал, выделенный в сознании или ощущаемый в бессознательном, недостаточен, человек обращается за информацией во внешний мир, производя поиск и исследование. Когда либидинозная инвестиция в работу велика, велики и любопытство и потребность в истине, – а также желание выявить и использовать такое знание, как уже существующее, – и работа других оценивается высоко и справедливо.

Если сила Эго достаточна, сосредоточение психических усилий на задаче в рамках интегративной сетки приводит к высвобождению и мобилизации мыслей и идей, имеющих отношение к задаче. Эти элементы приходят не только от сознательного Эго. Если бессознательное Эго достаточно ориентировано на задачу, влияние на него приведет к тому, что оно будет вбрасывать элементы, ассоциированные с ячейками сетки. Чем более самосогласованной является организация бессознательного Эго, тем больше на него будет влиять напряжение сознательной психической концентрации и усилий; и тем больше будет поставка элементов из бессознательного, доступных теперь для сканирования и возможного использования для достижения цели.

При лизисе и сканировании, если психический процесс пластичен, элементы мысли делаются доступными для синтеза внутри другого мыслительного процесса, без разрушения их психического контекста. На символическом уровне этот процесс проводится посредством широкого спектра возможных расщеплений и слияний, но с сохранением в неприкосновенности хороших и плохих аспектов расщепления. Однако в той степени, в которой действуют персекуторная тревога, насильственное расщепление и следующий из них конкретизм, лизис и сканирование тормозятся или ведут к спутанности, поскольку лизис переживается как фрагментация и дезинтеграция. Тогда психический процесс оказывается конкретным и негибким, фрагменты и частицы недоступны для синтеза, и интегративная сетка становится неизменяемой.

Собирание, связывание и синтез

По мере осуществления процессов лизиса и сканирования те элементы, что подходят друг другу и отвечают схеме, собираются вместе (gathered together). Вопрос о том, что составляет эту подходящесть, чрезвычайно важен, и требует отдельного рассмотрения, выходящего за рамки настоящего исследования.[8] Высвобожденные элементы психически испытываются в отношении того, встраиваются ли они в ячейки сетки, и те, что подходят, сохраняются. Ощущение этого – это ощущение прозрения, инсайта, «вспышки» представлений.

Собирание вместе этих элементов и их связывание в рамках интегративной сетки составляет акт синтеза. Слово «собирать» (to gather), означающее «стаскивать в одну кучу», происходит от того же корня, что и слово «хороший» (good).[9] Значит, есть лингвистическая причина соединять процессы творческого собирания и синтеза в работе – с бессознательным опытом установления хорошего объекта.

Когда сопоставление и сложение производятся бессознательно, ощущение прозрения (инсайта) – это «чувство», когда нечто «щелкает», «вспыхивает», хотя еще не вполне понятно, что именно. Это чувство, что ты можешь сделать нечто сам или показать, как это делать, но еще не способен объяснить, как именно. Требуются усилия и исследования, чтобы вывести опыт в предсознательное путем нахождения словесных образов, ему соответствующих, и таким образом вывести эти элементы далее в сознание, как это описывал Фрейд (3) в «Я и Оно». Существование внутренне согласованной интегративной сетки, соединяющей сознательное и бессознательное Эго, действует как мощный фактор, позволяющий превращать таким образом бессознательное в сознательное. Необходимый акт сосредоточения на задаче испытывается как психическое напряжение.

Однако если конкретизм силен, связанные объекты переживаются как преследующие; при этом акт синтеза – как показал Бион в другом контексте (1а) – репрезентирует внутреннее бессознательное повторное разыгрывание первичной сцены. Поэтому психические процессы в работе подвергаются нападению, а интегративная сетка – разрыванию и деструктивной аннигиляции. Таким образом, на эффект эротизации работы влияет сила конкретизма: если конкретизм слабый, символическая эротизация цели в работе может способствовать работе и подкреплять сублимацию; если же он силен, работа нарушается, а сублимация тормозится вследствие конкретности эротизации.

Принятие решения и действие

Когда психический процесс продвинулся достаточно далеко или время начинает истекать, наступает момент принятия решения и совершения действия. Термином «решение» я хочу обозначить принятие мер по созданию объекта в целом или частично, с существенным привлечением ресурсов, так, чтобы при адекватности приложенного рассудка и здравого смысла был достигнут успех, но если они были неадекватны – провал будет ощущаться растратой привлеченных ресурсов. Таким образом, под решением я подразумеваю здесь то, что вложено в сам термин – «decaedere», разрезание – то есть акт, после которого невозможно вернуться к прежнему. Это момент, в который уверенность человека в своем психическом ресурсе подвергается серьезному испытанию, поскольку последствия принятия решения – это проверка реальности. От результатов решения уклониться нельзя. Это момент, когда тревоги в отношении задачи достигают максимума.

Таким образом, если имеется насильственное расщепление с фрагментацией, бессознательно ожидается катастрофа. Этот страх катастрофы – страх параноидно-шизоидного типа. Это страх провала, в котором ты сам виноват, поскольку добровольно выбрал тупость и допустил самообман, и он возникает всегда, когда действуют насильственное расщепление и фрагментация, с сопутствующей им спутанностью. Что приводит, вслед за случившимся провалом, к самообвинению по типу «если б я только сделал так-то и так-то»; и защита против такого самобичевания путем проецирования упреков только усиливает персекуторную тревогу, но никоим образом не исправляет повреждение. Мощь деструктивных импульсов переживается как непосредственная данность. Вследствие этого наступает ирреальность и происходит отступление к принципу удовольствия. Уклонение от проверки реальности может достигаться посредством обсессивной нерешительности и паралича способности действовать, или равным образом – посредством равнодушия и претенциозной «решительности», основанных на магически всемогущественных фантазиях и бесцеремонном пренебрежении результатом. Однако если цель работы успешно достигнута в реальности, тогда укрепляется репарация, плохие объекты и импульсы ослабляются идентификацией с преодоленными препятствиями, и уменьшается расщепление. Усиливается интеграция Эго, а также действие принципа реальности.

Но, возможно, важнее всего здесь судьба конкретностных компонентов психических процессов, вовлеченных в работу. Сам факт того, что решение было принято, требует высвобождения некоторой энергии, ранее затрачиваемой на поддержание фрагментации, – и вместе с ней, некоторой тревоги, что раньше была связана в фиксированном и конкретном символизме. Но успех в отношении цели работы, вместе с процессами образования символов в создании объекта во внешней реальности, а также внутренней репарацией, смягчает ненависть и ослабляет персекуторную тревогу, увеличивает способность выдерживать депрессивную тревогу и утрату, и тем самым уменьшает потребность в насильственном расщеплении и фрагментации. Происходит дополнительное образование символов. А вместе с высвобождением и переживанием тревоги наступает также облегчение, вследствие переживания, неважно насколько слабого, способности выносить эту тревогу без дезинтеграции, и заниматься созиданием несмотря на нее. Однако дальше углубляться в эту тему я не буду, поскольку Кляйн (8) уже подробно показала в своей статье «Скорбь и ее связь с маниакально-депрессивными состояниями», что каждое переживание преодоления препятствий и тревоги – и это напрямую касается работы – приводит к содействию проработке инфантильной депрессивной позиции и к шагу вперед в зрелости и в способности к сублимации.

Примечание о роли Супер-Эго в работе

То, что я не упоминаю о роли Супер-Эго в работе, ни в коей мере не соответствует его значимости; например, если оно не является чересчур персекуторным, то играет конструктивную роль, способствуя сублимации и помогая в работе. Но в данном случае я не могу исследовать эту тему, лишь кратко затрону ее в одном только аспекте.

Когда Супер-Эго развивается в ситуации насильственного расщепления и фрагментации, оно становится жестоким и преследующим по отношению к Эго, и переживается как сурово ограничительное.[10] Это обстоятельство оживает в работе, когда конкретизм силен. Предписанные пределы, – правила и нормы, – согласно которым должна осуществляться работа, переживаются как преследующие. И, что столь же серьезно, само знание начинает переживаться как преследующее, поскольку один из важных эффектов знания – это ограничение поля выбора действий для Эго, так же, как это делает Супер-Эго. Поэтому человек бессознательно ненавидит и отвергает знание, обычно путем фрагментации и вытеснения. Последующая неприязнь к работе хорошо иллюстрируется поведением правонарушителей и пограничных психотиков, которые реагируют на требования подчиняться предписанному содержанию работы и знания, которое надлежит усвоить, – всемогуществом, безразличием и враждебной небрежностью. Столь же знакомо реактивное образование конкретного принятия имеющегося знания и сверхзависимости от него, с неприязнью к новому знанию, которое угрожает существующим концепциям, теориям и системам координат.

Психоанализ как работа

Мы можем проиллюстрировать эти процессы и последствия конкретизма в обычных повседневных условиях, кратко рассмотрев всем нам известную работу – работу психоанализирования пациента. Любовь и энергия, с которой мы занимаемся лечением, зависит от согласованности между осознанной целью психического исцеления и содержанием и силой нашего бессознательного символического репаративного влечения. Мы должны пройти достаточный личный анализ, который позволит нам выделять требующийся психический ресурс данной задаче так, чтобы этому не мешали другие наши заботы – особенно бессознательные тревоги, – которые могут отвлекать наше внимание и ослаблять нашу сосредоточенность на бессознательной психике пациента. Слушая своих пациентов, каждый из нас использует интегративную сетку, построенную из сплава предшествовавшего материала от пациента, а также из тех теорий, концепций и рабочих понятий, к которым мы прибегаем. Эта интегративная сетка определяет нашу психическую настроенность или установку, и таким образом влияет как на направление нашего внимания, так и на тот вес, который мы придаем разным аспектам предстоящего материала. Поэтому она также существенно влияет на то, что каждый из нас на самом деле наблюдает в своих пациентах.

Более того, ясность понимания нами своих пациентов будет зависеть от взаимодействия между нашим объективным восприятием пациента и изучением пациента с помощью проективной и интроективной идентификации, посредством которой мы символически переживаем, каково это было бы, если бы мы были пациентом и если бы пациент был нами. Однако похоже, что конкретивное содержание данного переживания всегда в некоторой степени мешает этому символическому процессу, вследствие чего мы чувствуем себя потерявшимися в пациенте, а пациента – запутавшимся в нас самих. Конкретная проективная и интроективная идентификация этого типа возникают в контрпереносе. Если конкретизм силен, наши отношения с пациентом могут искажаться и нарушаться.

Состояние ума при лизисе и сканировании можно проиллюстрировать свободно плавающим вниманием, необходимым для психоаналитического интерпретирования. Оно является «свободно плавающим» только в ограниченном смысле независимости внутри ранее установленной интегративной сетки аналитической теории и знания о пациенте. Лизис и сканирование происходят внутри этой схемы, элементы ассоциаций и поведения пациента исследуются и отбираются в нашем поиске того, что интерпретировать – интегративная сетка действует как некое решето. Затем, посредством нашей собственной сознательной и бессознательной психической деятельности, различные элементы оказываются соединенными в нашей психике, и постепенно подбирается и осознанно формируется потенциальная интерпретация. В то же время, наше чувство времени, интонации и вербальных формулировок остается преимущественно бессознательным.

Момент принятия решения наступает, когда мы, собрав воедино весь материал, который сочли значимым для интерпретации, не только ощущаем, что пришло время сделать интерпретацию, но и действительно делаем ее – произносим ее пациенту, – принимаем на себя ответственность. Совершив это, мы должны столкнуться в реальности с эффектами и последствиями своей интерпретации. Здесь, вероятно, психоаналитическая работа требует более непрерывной сосредоточенности и психической работы, чем любая другая. Этот факт, а также тот факт, что наши собственные тревоги в любой момент могут провоцироваться тревогами пациента, делают нас, аналитиков, наиболее уязвимыми перед нарушением работы конкретизмом. Например, сосредоточенность может ослабевать, а внимание блуждать, или необходимое непрерывное внимание к мельчайшим деталям при отслеживании ассоциаций пациента может вызывать некоторую спутанность. В более крайней форме может тормозиться установление связей, а интерпретация может ощущаться опасной. Также может ослабевать решительность при интерпретировании.

Клиническая иллюстрация

Теперь я хочу представить клинический материал из анализа пациента, который страдал от шизофренического срыва и на пятом году анализа пытался вернуться к работе. Я выбрал этот случай, поскольку он крупным планом показывает и подчеркивает последствия конкретизма, демонстрируя, как тот действует в условиях значительного насильственного расщепления и фрагментации.

Пациент, двадцативосьмилетний мужчина, работал сценаристом. Взаимодействие различных фаз в работе, которое я описал, можно проиллюстрировать материалом ряда сеансов того периода, когда он пытался писать сценарий для телевиденья. Он пришел на один из сеансов в полу-триумфальном, полу-отчаявшемся состоянии духа. Он полагал, что написал текст для превосходной разговорной передачи, но был убежден, что никто его не купит. «Если бы купили, – триумфально похвастался он, – я бы им показал; я бы захватил аудиторию!»

Его установка поразила меня своим близким сходством с установкой предыдущего дня, когда (как и в некоторых других случаях) мы анализировали, как он пытался всемогущественно захватить меня своим разговором, чтобы заставить меня сделать в точности то, что он хотел – анализировать его, лечить его инсулином, позволить остаться со мной в моем доме, спать с моей женой и завладеть моими друзьями и социальной жизнью. Поэтому я интерпретировал ему, что он хочет использовать телевидение, чтобы проникнуть в дома людей и контролировать их своей разговорной передачей. На это он захохотал во все горло и забулькал в триумфальном ликовании: «Уж я бы им рассказал! Я бы проник в миллионы домов разом. Ублюдки – уж я бы их обосрал!»

В свете его ассоциаций и предыдущего материала, я смог проинтерпретировать ему, что телеаудитория представляет для него его собственную внутреннюю семью, разбитую на миллионы осколков – которые он проецирует в семьи зрителей. Так он оказывается способным получить контроль над ними, обретая всемогущественный контроль над телевидением и проникая в их дома. Это вторжение насильственное, с его фекалиями, в котором он жадно обладает всем и контролирует все – пищу, комфорт и родительскую сексуальность. На более глубоком уровне это, бессознательно, насильственное вторжение в грудь и тело его матери.

Продюсеры, которые откажутся от его программы, – это, бессознательно, его отец, завидующий его потенции, который попытается помешать его насильственному вторжению внутрь матери и обретению контроля над нею. Люди, подвергавшиеся клевете в разговорной передаче, которых он стремился таким образом разрушить, представляли его собственное садистическое и деструктивное Супер-Эго; именно это Супер-Эго было фрагментировано, спроецировано в меня и подвергалось нападению, так что он чувствовал, будто я на их стороне и против него.

Поэтому, когда он попытался писать, у него не было ни единой цели, ни связной интегративной сетки. Он был в буквальном смысле «разбросанным» (all over the place – букв. «повсюду», в беспорядке). Он признал, что те отрывки его передачи, которые содержали наиболее персекуторный и клеветнический материал, написаны в основном плохо и путано – «исковеркано» (garbled), как он это назвал. По сути, можно сказать, что он использовал дезинтегративную схему, а не интегративную для частей своего текста – пытаясь разбить свой материал на осколки, чтобы привести в беспорядок и спутать фрагментированные внутренние объекты и части себя, спроецированные в его аудиторию, а не удовлетворить эту аудиторию.

При таких условиях процесс лизиса встретил серьезные препятствия. Пациент объяснил, что, пытаясь писать, не смог упорядочить свои идеи. Когда он пытался найти нужные слова, слова и идеи словно бы разваливались в его психике. Он не мог думать словами. Он мог только перебирать буквы одну за другой. Кот был не кот, но К-О-Т. Но что еще хуже, он не мог справиться с буквами, не мог собрать буквы обратно в слова. Тогда он почувствовал, что над ним смеются – его аудитория, продюсеры, друзья глумились над его бессилием и триумфально торжествовали.

Установление связей и синтез оказались для него невозможны в то время, поскольку он настолько конкретно переживал себя внутри работы, означающей тело его матери. Попытки устанавливать связи только усиливали его персекуторную тревогу, поскольку, например, переживались как сведение воедино жестокого и садистичного пениса с уже опасным содержимым тела его матери. Более того, если он пытался найти дополнительную информацию или знание снаружи, то его охватывала столь сильная зависть, что он оказывался почти ослепленным гневом. В одном случае он прочитал несколько страниц любимого автора, чтобы почерпнуть нужный стиль для своего текста. Затем он обнаружил, что неспособен писать. На сеансе в тот же день его ассоциации привели нас к его бессознательному завистливому и жадному поеданию слов на странице – буквальному «вырыванию их из контекста», – а затем к тому, что он чувствовал себя ими запуганным и под их господством изнутри, боясь, что они проявятся в испорченном, но узнаваемом виде в его собственном тексте. Одновременная идеализация и инкорпорация другого автора и ее работы отчасти усугубили положение тем, что усилили его ощущения собственного ничтожества, беспомощности и отчаяния. В этих условиях перспектива принятия решения оказалась ужасающей, и он укладывался в кровать, иногда на несколько дней, и укрывался в магических фантазиях, в которых, как он верил в то время, улаживал все свои затруднения.

Способность работать и уверенность в себе

В конце я хотел бы вернуться к более ранней теме – к тому, что вес или груз ответственности связан с длительностью того периода времени, на протяжении которого человек вынужден действовать по собственному усмотрению. Чем дольше этот промежуток, тем дольше необходимо выдерживать тревогу неопределенности – ту тревогу, без которой нельзя сказать, что работа выполнена. Способность поддерживать непрерывную проработку этой тревоги и продолжать действовать на свое усмотрение и принимать решения требует, чтобы необходимое и символическое содержание психических процессов, вовлеченных в работу, преобладали над конкретивными процессами – положение дел, когда любовь должна преобладать над ненавистью. Именно эти условия ведут к уверенности в своем суждении и способностях. Они уменьшают персекуторную тревогу и насильственное расщепление. Они обеспечивают бессознательное ощущение благополучия и свободы, а также веру в способность восстанавливать и питать внутренние хорошие объекты. Эти чувства лежат в основе уверенности в собственных созидательных импульсах и сублимациях, а также способности выносить тревогу и неопределенность. В той степени, в которой эти условия не выполняются, ослабевают уверенность в работе и способность ее выполнять. Неопределенность замещает уверенность и усиливает тревогу и спутанность. Чем дольше промежуток времени, когда надо действовать на свой страх и риск, тем больше нагромождаются тревога и неопределенность. При этих условиях процессы сублимации часто обращаются вспять. Пластичные символические образования разрушаются и становятся все более фрагментированными и конкретивными, чтобы связывать высвободившуюся инстинктивную энергию и уменьшать персекуторную тревогу. Полагаю, что именно эти базовые процессы лежат в основе нарушений в работе.

Данное описание приложимо также и к невротическому бегству в чрезмерную работу. Подобное бегство обычно содержит в качестве основной черты отщепление и фрагментацию части рабочего поля, в результате чего работа зачастую оказывается бездушной и лишенной человечности. Внутреннее отражение такой работы – это отщепление и фрагментация частей психики, так что психические процессы, которые могли бы рабочий процесс обогатить, будут недоступны, а сублимация – заторможена. Один из парадоксальных результатов достижения «успеха» в такой работе заключается в том, что таким образом конкретизм и фрагментация усиливаются, и происходит истощение личности.

Процессы дезинтеграции и конкретизма всегда в какой-то степени присутствуют в бессознательном, и они укрепляются при помощи порожденных ими провала и тревоги. Эти процессы необходимо постоянно обращать вспять, и повседневная работа – один из способов, посредством которых осуществляется это обращение вспять. Работа – особенно зарабатывание на жизнь – таким образом является фундаментальной деятельностью, направленной на проверку человеком своего психического здоровья и его упрочение.

 Этимологическое приложение

Ряд описанных выше психологических процессов можно проиллюстрировать метафорическим содержанием языка работы, которое символизирует эти процессы и сопровождающие их ощущения в конкретных терминах.

1. Лизис («lysis» – разъединять, развязывать (to loosen)) есть корень анализа, разделение. Это понятие разделения и вычленения психических элементов на данной стадии в работе проявляется во многих словах, с ним связанных: различать (discern), разграничивать (discriminate), рассуждение (discretion) (все от «dis-cernere», разделять). Термин «навык» (skill) отсылает к тому же (от «skijl» – разделять или отделять), соотносясь со способностью вычленять или различать; и то же можно сказать о словах, связанных с разрешением проблемы: решать (solve), разрешать (resolve), решение (solution) (от «se-luere», высвобождать, где «luere» – латинский эквивалент греческому «lysis»).

Разделение в указанном выше смысле лингвистически противопоставлено фрагментации («frangere», ломать или разбивать): это слово выражает резкий и окончательный разлом.

В отличие от слов, относящихся к различению и выбору, «знание» (knowledge) («gignoskein», удвоенная форма) обладает значением способности автоматически воспроизводить ранее установленные данные без тревоги выбора.

2. Сканирование (от «scandere», карабкаться или восходить) обладает следующим смыслом: возвыситься над выделенными элементами в психике и исследовать их с высоты. Поиск (search) и исследование (research) («circare», обрисовывать кругом), «сосредоточиваться» (concentrate) («con-centre», совмещать центры) выражают значение психического очерчивания высвобожденных элементов, и сведение вместе тех, что соответственны друг другу.

Психическое очерчивание, исходя из сказанного выше, согласуется с понятием плана («planus», равнина или плато), то есть – чистой области на поверхности психики, откуда могут восприниматься элементы снизу, и куда они могут быть подняты. Гипотеза («hypo-thesis», место внизу) – это конструкция, помещенная между элементами на более глубоких уровнях психики для того, чтобы помочь отобрать те из них, которые следует поднять до поверхности плана. Понятие соответствия («relevance») («re-levare», поднять снова) выражает этот смысл поднятия или возвышения вверх и наружу.

Слово «сосредоточиваться» (concentrate) дает дополнительную информацию, если мы вернемся к его греческому корню («kentron», шип, стрекало, острие, центр), который передает значение «сгонять» или «скалывать» вместе. Этот смысл согласуется с актом отличения (distinguishing) различных элементов («disstinguere», рассечь или отделить, пометив острием), как будто в процессе лизиса те психические элементы, что были выделены и кажутся соответственными, психически отмечаются для синтеза. Согласуется с этим понятием глагольный корень «разочарования» (disappointment) («dis-ad-punctare», против отметки острием), в котором слышится, как процесс психического отмечания элементов подвергается фрустрации и ведет к неудаче.

3. «Собирание» (gathering) и «добро» (good) связаны тем, что оба происходят от индоевропейского корня «gad», что означает «подходящий» или «соответственный»; т.е. хорошее то, что составляет хорошие и подходящие части, собранные вместе в одно целое. Искусство (art) сведения соответствующего материала воедино («ars», совмещение) – это акт совмещения. Это понятие совмещения или складывания элементов вместе возникает во многих терминах, относящихся к данной фазе работы: устанавливать связи (connexion) («connectere», связывать или сшивать вместе), вводить в контекст («contextere», сплетать вместе) и синтезировать («synthesis», помещать вместе).

Необходимое усилие (exertion) («ex-serere», связывать или скреплять наружу) имеет отношение к составлению таким образом, чтобы вывести то, что получилось, в активное использование, т.е. в сознание и тем самым в использование в реальности, или вытолкнуть его (force it out) («ex-fortis», усилие) посредством усилия (effort).

В отличие от этих слов, ассоциирующихся с совмещением, сплетением, связыванием вместе в организованную форму, спутанность (confusion) («con-fundere», сливать вместе) передает смысл того, что психические элементы сливаются неорганизованным образом, без структуры или плана.

4. Эти процессы анализа и синтеза (высвобождения и сведения воедино) содержания мыслей сопровождаются дифференциацией и интеграцией самого психического аппарата. Дифференциация («dis-ferre», разносить врозь) связана со способностью приводить в действие различные части психического аппарата и различные психические процессы, без разрушения психической интеграции. Слово «интеграция» («integrare», восстанавливать, исцелять или чинить, что в свою очередь происходит от «in-tangere», нетронутый, неповрежденный), передает этот метафорический смысл неразрушенного или незатронутого, хотя и дифференцированного; его более глубокое психологическое значение проявляется в том, что «intangere» (индоевропейский корень «dak», кусать или рвать, откуда, например, греческое «dakos», животное, укусы которого опасны) отсылает также к неповрежденному поеданием, тому, что не попробовали, – здесь заметна бессознательная этимологическая связь между психической интеграцией и неповрежденностью оральным садизмом.

5. Применение решения (decision) в активном смысле выполнения действия передается его корнем («de-caedere», отрезать). Суть решения в том, что, когда оно принято, человек отрезан от других направлений действия, которые он мог бы выбрать.

6. Соотнесенность ощущения провала (failure) в работе с психическими механизмами самообмана согласуется с его происхождением («fallere», быть обманутым – а «обманывать» (deceive) происходит от «de-cipere», захватить, заставив упасть в ловушку); по сути, внутренние объекты и отщепленные психические процессы захвачены в ловушку или пойманы в сети в качестве защиты против деструктивных импульсов и персекуторной тревоги. Слово «фрустрация» («frustrari», разочаровывать, и «frustrus», обманчивый) передает схожую коннотацию: быть разочарованным вследствие обмана. То есть фрустрация и провал, вызванные собственной неспособностью человека, переживаются в терминах параноидных ощущений обманутости, – это проекция качества вероломности и хитрости параноидно-шизоидных защит, которые часто способствуют провалу.

Перевод З. Баблояна.

Научная редакция И. Ю. Романова.

Библиография

1. BION, W. R. 1958 ‘On Hallucination.’ Int. J. Psychoanal. 39

1a. BION, W. R. 1959 ‘Attacks on Linking.’ Int. J. Psychoanal. 40

2. FREUD, S. 1911 ‘Formulations on the Two Principles of Mental Functioning.’ S.E. 12

3. FREUD, S. The Ego and the Id. (London: Hogarth, 1923.)

4. HARTMANN, HEINZ Ego Psychology and the Problem of Adaptation (London: Imago, 1958.)

5. HENDRICK, IVES 1943 ‘Work and the Pleasure Principle.’ Psychoanal. Q.

6. JAQUES, ELLIOTT Measurement of Responsibility (London: Tavistock; and Harvard Univ. Press, 1956.)

7. JONES, ERNEST ‘The Theory of Symbolism.’ Papers on Psycho-Analysis (London: Baillière, Tindall and Cox, 1948.)

8. KLEIN, MELANIE ‘Mourning and its Relation to the Manic-Depressive States.’ Contributions to Psycho-Analysis (London: Hogarth, 1948.)

9. KLEIN, MELANIE ‘On the Importance of Symbol Formation in the Development of the Ego.’ Contributions to Psycho-Analysis (London: Hogarth, 1948.)

10. KLEIN, MELANIE 1958 ‘On the Development of Mental Functioning.’ Int. J. Psychoanal. 39

11. LANTOS, BARBARA 1952 ‘Metapsychological Considerations on the Concept of Work.’ Int. J. Psychoanal. 33

12. MILNER, MARION 1952 ‘Aspects of Symbolism in Comprehension of the Not-Self.’ Int. J. Psychoanal. 33

13. OBERNDORF, C. P. 1951 ‘The Psychopathology of Work.’ Bull. Menninger Clin

14. RYCROFT, CHARLES 1956 ‘Symbolism and its Relation to Primary and Secondary Processes.’ Int. J. Psychoanal. 37

15. SEGAL, HANNA 1957 ‘Notes on Symbol Formation.’ Int. J. Psychoanal. 38


[1] Jaques, E. (1960) Disturbances in the Capacity to Work. Int. J. Psycho-Anal., 41:357-367.

Пересмотренная и расширенная версия доклада, прочитанного на 21-м Международном конгрессе психоанализа в июле 1959-го года.

[2] Этой концепции работы придерживалось большинство психоаналитиков, занимавшихся данной темой, например, Хендрик (5), Оберндорф (13) и Лантос (11).

[3] Эта концепция конкретизма связана с явлениями, подобными описанным Голдстайном в категории конкретного мышления (противопоставленного абстрактному), и Пиаже – под названием синкретизма. Полагаю, такой процесс насильственного расщепления и фрагментации, за которым следует взрывная проекция и насильственная интроекция, сопровождающийся чрезвычайно конкретными формами идентификации, способен объяснить явления, которые наблюдал Голдстайн у своих пациентов с повреждением мозга, а Пиаже – у маленьких детей.

[4] Например, W.R. Bion, “On Hallucination” (1).

[5] Klein (9).

[6] Segal (15).

[7] S. Davidson, ‘On Catatonic Stupor and Catatonic Excitement’. Неопубликованный доклад, прочитанный Британскому психоаналитическому обществу 29 апреля 1959 г.

[8] Этот вопрос ведет нас к изучению, например, роли инсайта и метода проб и ошибок в обучении и решении проблем.

[9] Оба происходят от индо-европейского корня «gad», что означает «подходящий» или «соответственный». (Ср. рус. «годный» – прим. перев.)

[10] Кляйн изучает эту тему в статье «О развитии психического функционирования».