О динамике социальной структуры.
Опыт психоаналитического исследования социальных феноменов, основанного на воззрениях Мелани Кляйн [i]
Эллиот Джакс
Многие наблюдатели отмечают, что существует поразительно близкое соответствие определенных групповых феноменов и процессов у индивидуума, представляющих то, что Мелани Кляйн назвала психотическим уровнем человеческого развития. Шмидеберг (Schmideberg, 1931), например, указывала на то, что содержание примитивных ритуалов и церемоний напоминает психотическое; и Бион (Bion, 1955) полагал, что эмоциональную жизнь группы можно понять только в терминах процессов на этом очень примитивном уровне. Мой собственный недавний опыт (Jaques, 1951) поразил меня тем, как учреждения используются сотрудниками для укрепления механизмов защиты от тревоги, и в частности, от возобновления ранних параноидных и депрессивных тревог, впервые описанных Мелани Кляйн (Klein, 1932; 1948a; 1952a). Возникает впечатление, что члены групп бессознательно располагают часть содержания своей глубинной внутренней жизни вне себя и наполняют этими частями эмоциональную жизнь группы. В таком случае, не подводит ли нас достаточно глубокий анализ индивидуума к группе?
Возможно, ответ на этот последний вопрос принесет нам происходящий в последнее время прогресс в понимании психотических процессов как нормальной части развития личности. Цель данной статьи — изучить, в какой степени эти достижения в психоанализе выстраивают мост, соединяющий индивидуальное и групповое поведение; и до какой степени их понимание в индивидууме способствует постижению динамики группового поведения. Связывая социальное поведение с механизмами, относящимися к этому очень глубокому слою, я никоим образом не хочу сказать, что социальные отношения полностью детерминированы бессознательными факторами или, например, что они исключительно защитные по своему характеру. Однако я действительно хотел бы ограничить свои рассуждения здесь именно этими рамками. Гипотеза, которую я буду рассматривать, состоит в том, что в число первичных связующих (cohesive) элементов, объединяющих индивидов в институционализованную ассоциацию, входит защита от тревоги, проистекающей с психотического уровня развития (и наоборот, — хотя я здесь не буду заниматься этой гипотезой, — что десоциализация, напоминающая психотическую, возникает у тех, кто не развил способность использовать механизм ассоциации в социальные группы для избегания психотической тревоги).
Социальные институции — в том смысле, в котором я буду применять здесь этот термин, — это либо социальные структуры, либо культурные механизмы. Социальные структуры это системы ролей или позиций, которые индивиды могут принимать на себя или занимать. Культурные механизмы это соглашения, обычаи, табу, которые используются в регуляции отношений между членами общества. В целях анализа институции можно определять независимо от конкретных индивидуумов, исполняющих в них различные роли. Но в реальной жизни институции действуют посредством использования реальными людьми культурных механизмов в социальной структуре; и бессознательные либо скрытые функции институции определяются в их конкретной форме теми индивидуумами, которые являются членами институции, исполняя в ней те или иные роли и оперируя культурой. Перемены могут происходить в бессознательных функциях институции благодаря смене персонала (change in personnel), не всегда сопровождаясь очевидными переменами в явной (manifest) структуре или функциях. И наоборот, как столь часто замечают, перемены в явной структуре или культуре, предпринятые с целью разрешения проблемы, могут зачастую этой цели не достигать, поскольку бессознательные отношения перемен не претерпевают.
Некоторые недавние открытия в психоанализе
Мелани Кляйн распространила психоаналитическую теорию на ранние инфантильные или до-эдипальные фазы развития. Она описала две ранние фазы развития, которые соответствуют двум преобладающим типам тревоги — параноидной и депрессивной. Период, когда преобладает параноидная тревога, обычно продолжается первые три-четыре месяца развития. Депрессивная тревога в норме преобладает последующие месяцы до конца первого года жизни. Термины «параноидно-шизоидная позиция» (или просто «параноидная позиция») и «депрессивная позиция» используются для указания на преобладание одного или другого комплекса импульсов, тревог и защит, который характеризует каждую из этих фаз в развитии.
Младенец проецирует свои либидинозные и агрессивные — или хорошие и плохие — импульсы на внешние объекты. Самыми ранними такими объектами служат груди матери, и они переживаются как хорошие или плохие в зависимости от того, хорошие или плохие импульсы в них спроецированы. Хорошие и плохие груди интроецируются и образуют примитивные хорошие и плохие внутренние объекты, которые закладывают основу Эго и Супер-Эго. Сила либидинозных и агрессивных импульсов будет определять степень хорошести и плохости интернализованных объектов; а также будет определять степень, в которой младенца будут беспокоить бессознательные фантазии преследования плохими объектами, иначе говоря, беспокоить параноидная тревога.
Понятие фантазии (phantasy) требует отдельного комментария. Здесь мы применяем его в том смысле, который вкладывала в него Сьюзен Айзекс (Isaacs, 1948), — совершенно бессознательная аутистическая деятельность. Однако описываемые ранние инфантильные процессы имеют физическое или объекто-подобное содержание, а не аутистическое психическое содержание. Для младенца проекция и интроекция это физические акты — акты срыгивания и испражнения, поедания и инкорпорации. И инкорпорированные объекты являются бессознательной внутренней реальностью, в том смысле, что они образуют внутренний мир, или внутреннее общество, функционирование которого оказывает реальное воздействие на осознаваемое восприятие и поведение. Так, например, фантазийное преследование (phantasy persecution) означает интрапсихическую деятельность, при которой младенец ощущает себя атакуемым своими внутренними объектами, и посредством бессознательной проекции внутренней ситуации он может воспринимать людей во внешнем мире так, будто они враждебны и угрожают ему, и вести себя соответствующим образом.
На параноидной позиции характерная защита от тревоги — это расщепление всех внутренних объектов на хорошие и плохие, идеализация хороших и проекция плохих. Чем сильнее агрессивные импульсы, тем сильнее и фантазии преследования; и соответственно, чем более глубоким и полным является расщепление, тем сильнее идеализация и больше проекция. При балансе либидинозных и агрессивных импульсов и любящей родительской поддержке внутренний мир ощущается достаточно наполненным хорошими объектами, чтобы предотвращать преследование плохими, и параноидная тревога удерживается в терпимых пределах.
После первых трех-четырех месяцев жизни агрессивные импульсы и персекуторная тревога ослабевают, если внешняя родительская поддержка достаточно последовательна. Параллельно с этим младенец начинает распознавать мать, отца и прочих окружающих как реальных людей; отношения претерпевают фундаментальные перемены. Теперь он или она видит целостные объекты, состоящие как их хорошего, так и из плохого, а не взаимодействует с частями — например, грудями, — расщепленными на либо полностью хорошие, либо полностью плохие объекты. Однако восприятие и хорошего, и плохого в целостном объекте создает новый тип тревоги: тревогу утраты хороших любимых объектов из-за садистических атак на их плохой аспект. Насколько сильны и неконтролируемы жадность и садистические импульсы, настолько любимые объекты младенца будут разрушены и разорваны на куски. Эта деструкция происходит как во внешнем, так и во внутреннем мире. Вследствие этого младенец испытывает преследование со стороны внутренне атакованного объекта и депрессию в результате тоски по утраченному хорошему объекту, а также вину за нападение на него. С депрессивными тревогами, включающими в себя преследование и вину, младенец может справляться с помощью скорби (mourning), при которой переживает и выдерживает подспудные чувства утраты, вины и любви благодаря успешным восстановлению и репарации утраченного плохого объекта. Успешность скорби такого рода зависит от переживания реальных, хороших любимых объектов во внешнем мире, инкорпорируемых на параноидной позиции и укрепляемых в депрессивной фазе.
Насколько безуспешна скорбь, настолько хорошие объекты вовне и внутри будут ощущаться непоправимо поврежденными и утраченными. Младенец переживает отчаяние и депрессию, и запускаются механизмы защиты. Эти защитные механизмы, характерные для депрессивной позиции, известны как маниакальные защиты. Их неотъемлемой чертой является отрицание психической реальности, включая отрицание утраты любимого объекта. Это отрицание сопровождается всемогущим контролем над разрушенным объектом и презрением к нему как средствами уклонения от преследования поврежденными обломками. Всемогущество сопровождается расщеплением, материализацией (reification) и идеализацией хорошей части исходного целостного объекта и проективной идентификацией с нею. В довершение маниакальная защитная система может поддерживаться регрессией к параноидной позиции и ее защитам. Эта регрессия, однако, укрепляет страх преследования и может приводить к интенсификации всемогущества.
Описанные здесь параноидные и депрессивные тревоги окрашивают характер отношений с родителями в ходе эдипальной фазы развития. Эти тревоги инкорпорируются, но не обязательно разрешаются в эдипальных отношениях; и они в большей или меньшей степени продолжают существовать в детстве и взрослом возрасте. Анализ пациентов показывает, что ранние инфантильные объектные отношения образуют бессознательное ядро осознаваемых отношений и занятий во взрослой жизни. И соответствующие защиты от параноидных и депрессивных тревог обнаруживаются в ядре комплекса взрослых защитных механизмов, направленных против тревоги и вины. После младенчества ребенок или взрослый, поддерживая целостно-объектные отношения, обильно использует механизмы проективной и интроективной идентификации. Проективная идентификация бессознательно помещает внутренние объекты, хорошие либо плохие, или хорошие либо плохие импульсы в людей (или предметы) во внешнем мире. Интроективная идентификация забирает людей и предметы из внешнего мира в самость, и тогда то, что человек делает, исходит не столько от него, сколько от интернализованного другого, влияющего на его поведение. Далее моя статья будет во многом посвящена иллюстрированию действия этих механизмов.
Проекция, интроекция и идентификация в социальных отношениях
В работе «Психология масс и анализ человеческого “Я”» Фрейд (Freud, 1922) в качестве стартовой точки в групповой психологии выбирает отношение между группой и ее лидером. Сущность этого отношения он видит в механизме идентификации — членов группы с лидером и друг с другом. Он дает определение первичной группе как совокупности индивидуумов, которые заместили свой Эго-идеал одним и тем же объектом и впоследствии идентифицировались друг с другом в своих Эго. Групповые процессы в этом смысле можно связать с более ранними формами поведения, и в частности с эдипальными отношениями, поскольку «идентификация известна в психоанализе как самое раннее выражение эмоциональной связи с другим человеком». Но Фрейд в явном виде не развил понятие идентификации вне концепции идентификации посредством интроекции, которая происходит из его работы о сохранении утраченных объектов путем интроекции. Однако в своем анализе групповой жизни он тем не менее проводит различие между идентификацией Эго с объектом (или идентификации посредством интроекции) и тем, что он называет замещением Эго-идеала объектом. Так, в двух описанных им примерах, армии и церкви, солдаты замещают свой Эго-идеал лидером, а христиане принимают Христа в себя и идентифицируются с ним.
Так же, как Фрейд, Мелани Кляйн считает интроекцию одним из первичных процессов, посредством которых младенец строит эмоциональные отношения со своими объектами. Но она полагает, что интроекция взаимодействует с процессом проекции в построении этих отношений. Она высказывает мнение, что «объектные отношения существуют с начала жизни, отношение к первому объекту предполагает его интроекцию и проекцию, и с самого начала объектные отношения формируются взаимодействием между интроекцией и проекцией, между внутренними и внешними объектами и ситуациями» (Klein, 1952a). Такая формулировка кажется мне согласующейся, хотя и неявно, со взглядами Фрейда, описанными выше. Иначе говоря, идентификация Эго с объектом это идентификация путем интроекции; это Фрейд говорит явным образом. Но замещение Эго-идеала объектом, с моей точки зрения, это случай идентификации путем проекции. Так, солдаты, которые признают лидера своим Эго-идеалом, по сути, проективно идентифицируются с ним, или же помещают в него часть себя. Именно эта общая или совместная проективная идентификация позволяет солдатам идентифицироваться друг с другом. В крайней форме проективной идентификации такого рода последователи становятся полностью зависимыми от лидера, поскольку каждый отдал лидеру часть себя. Мелани Кляйн писала: «проекция хороших чувств или хороших частей самости в мать весьма важна для способности младенца развивать хорошие объектные отношения и интегрировать свое Эго. Однако если этот проективный процесс осуществляется чрезмерно, хорошие части личности ощущаются утраченными, и таким образом мать становится Эго-идеалом; этот процесс также приводит к ослаблению и истощению Эго. Очень скоро такие процессы распространяются на других людей, и результатом может быть чрезмерно сильная зависимость от этих внешних представителей собственных хороших частей индивидуума». В самом деле, именно столь высокая степень проективной идентификации может объяснить случай паники, описанный Фрейдом, когда ассирийцы бежали, узнав, что их вождя Олоферна обезглавила Юдифь. Поскольку не только был утрачен общий для всех внешний объект (главарь), связывающий их воедино, более того — когда вождь потерял голову, каждый солдат потерял голову посредством проективной идентификации.
В качестве основы для своего анализа групповых процессов я возьму концепцию идентификации в групповых образованиях, как она описана Фрейдом, но с особым акцентом на процессах интроективной и проективной идентификации, как их понимала Мелани Кляйн. Такого вида анализ был предложен в другом контексте Паулой Хайманн (Heimann, 1952a): «Такое поглощение и выталкивание заключается в активном взаимодействии между организмом и внешним миром; на этой первобытной схеме базируются все сношения (intercourse) между субъектом и объектом, независимо от того, насколько сложным и изощренным (sophisticated) выглядит данное конкретное сношение. (Полагаю, что в последнем случае анализа мы можем обнаружить его в основе всех осложненных отношений друг с другом.) Кажется, Природа использует небольшое количество схем, но она неистощима в их варьировании». Я попытаюсь показать, как индивидуумы бессознательно используют институции, объединяясь в этих институциях и бессознательно сотрудничая с целью укрепления внутренних защит от тревоги и вины. Эти социальные защиты обоюдным образом соотносятся с внутренними защитными механизмами. Например, шизоидные и маниакальные защиты от тревоги и вины включают в себя как механизмы расщепления и проекции, так и, посредством проекции, связь с внешним миром. Когда внешние объекты являются общими с другими людьми и используются совместно в целях проекции, бессознательно-фантазийные социальные отношения могут устанавливаться посредством проективной идентификации с общим объектом. Эти фантазийные отношения далее развивает интроекция; и двусторонний характер социальных отношений обусловлен двусторонней игрой проективной и интроективной идентификации.
Я буду пользоваться фразой «фантазийная социальная форма и содержание институции» (phantasy social form and content of an institution) для указания на форму и содержание социальных отношений на уровне индивидуальных бессознательных фантазий, общих для членов институции благодаря проективной и интроективной идентификации. Термин «бессознательная фантазия» здесь означает совершенно бессознательную интрапсихическую деятельность, как было сказано выше. С этой точки зрения характер институций определяется и окрашивается не только их явными или осознанно признаваемыми и принимаемыми функциями, но также их разнообразными нераспознаваемыми функциями на уровне бессознательной фантазии.
Показательные примеры социально структурированных защитных механизмов
В данной статье я не намереваюсь систематически или же всеобъемлюще исследовать действие социальных защитных механизмов. Вначале я обращусь к определенным параноидным тревогам и защитам, а затем к депрессивным тревогам и защитам, в некоторой степени разделяя их для большей понятности и приводя примеры из каждодневного опыта. Затем я представлю материал случая социального исследования в промышленной сфере и постараюсь прояснить некоторые теоретические рассуждения, демонстрируя взаимодействие параноидных и депрессивных феноменов.
Защиты от параноидной тревоги
Один из примеров социальных механизмов защиты от параноидных тревог — это помещение плохих внутренних объектов и импульсов в тех или иных конкретных членов институции, которые, какова бы ни была их явная функция в обществе, бессознательно выбираются для интроецирования плохих объектов и импульсов (или сами это выбирают) и либо абсорбируют их, либо отклоняют.
Процесс абсорбции можно видеть, например, в случае старпома на корабле, чья обязанность — нести ответственность за все, что происходит неправильно. Плохие объекты и импульсы каждого на корабле могут быть помещены в старпома, которого единогласно считают источником проблем. Посредством этого механизма члены экипажа могут избавиться от собственного внутреннего преследования. И благодаря этому капитана корабля можно легче идеализировать, легче с ним идентифицироваться как с хорошей фигурой-заступником. От членов командного состава корабля при нормальном развитии карьеры ожидается, что они будут принимать на себя эту мазохистическую роль, и в норме — принимать ее без возражений.
Процесс отклонения можно видеть в определенных аспектах сложной ситуации народов, ведущих войну. Очевидная социальная структура — это две противостоящие армии, каждую из которых поддерживает и снабжает ее сообщество. Однако на уровне фантазии мы можем рассмотреть следующую возможность. Члены каждого сообщества помещают свои плохие объекты и садистические импульсы во внешнего врага, как они все вместе понимают и принимают его. Они освобождаются от своих враждебных деструктивных импульсов, проецируя их в свои армии для отклонения на врага. Параноидная тревога в сообществе в целом, как военном, так и гражданском, может смягчаться или по крайней мере трансформироваться в страх известных и опознаваемых внешних врагов, поскольку плохие импульсы и объекты, спроецированные во врага, возвращаются не в форме интроецированных фантазийных преследователей, но в форме действительной физической атаки, которую можно переживать в реальности. При соответствующих условиях с объективным страхом можно справиться легче, чем с фантазийным преследованием. С врагом сражаются не в полном одиночестве бессознательного внутреннего мира, но в сотрудничестве с боевыми товарищами в реальной жизни. Индивидуумы освобождаются таким образом не только от фантазийного преследования; в армии военнослужащие временно избавляются от депрессивной тревоги, поскольку могут отрицать свои садистические импульсы, относя свою агрессивность к исполнению долга, то есть, выражая агрессивные импульсы, собранные и интроецированные от всего сообщества. А члены сообщества также могут избегать вины, получая общественную санкцию на ненависть к врагу. Общественная санкция означает, что отрицание бессознательной ненависти и деструктивных импульсов против внутренних объектов может укрепиться посредством обращения этих импульсов против совместно воспринимаемого и публично ненавидимого реального внешнего врага.
Таким образом, социальная кооперация на уровне реальности может открыть возможность перераспределения плохих объектов и импульсов в фантазийных отношениях для членов общества. Этот процесс можно сравнить с данным Фрейдом (Freud, 1922) определением перераспределения либидо в группе. Вместе с таким перераспределением интроективная идентификация дает возможность индивидуумам получать санкцию и поддержку общества. Примитивная цель механизма абсорбции и отклонения заключается в невозвращении на уровень фантазии спроецированных фантазийных плохих объектов и импульсов.
Но даже тогда, когда абсорбция и отклонение оказываются не вполне успешными (а механизмы уровня фантазии никогда не бывают полностью контролируемыми), социальные защитные механизмы приносят некоторую пользу. Паула Хайманн (Heimann, 1952b) описала интроекцию спроецированных плохих объектов и связанных с ними импульсов в Эго, где они поддерживаются в отщепленном состоянии, подвергаясь интрапсихической проекции и постоянным атакам. В описанных выше случаях Эго получает поддержку от социальных санкций, интроецированных и легитимирующих интрапсихическую проекцию и агрессию. Старпом, например, может интроецироваться, и тогда импульсы, спроецированные в него, также интроецируются. Но в фантазийной социальной ситуации происходит идентификация с другими членами экипажа, которые также нападают на старпома, посредством интроекции отчасти в Эго и отчасти в Супер-Эго. В результате Эго укрепляется путем обладания интернализованными членами экипажа, каждый из которых участвует в нападении на обособленные (segregated) плохие объекты в Эго. А также происходит ослабление суровости Супер-Эго благодаря добавлению к нему объектов, которые со стороны общества санкционируют и легитимируют атаки.
Эти иллюстрации, безусловно, не вполне проработаны. Но это и не было моей целью. Они абстрагированы от реальных ситуаций, в которых более полный анализ показал бы защиты от персекуторной и депрессивной тревоги, взаимодействующие друг с другом и с другими более явными функциями группы. Но, возможно, этих иллюстраций достаточно, чтобы указать на то, как использование понятий интроективной и проективной идентификации, рассматриваемых в качестве взаимодействующих механизмов, может внести дополнительные перспективы в анализ Фрейдом армии и церкви. Мы можем также отметить, что описанные социальные механизмы обладают, в своих самых примитивных аспектах, теми чертами, которые можно отнести к самым первым попыткам младенца — как их описала Мелани Кляйн в (Klein, 1948b; 1952b) — справиться с персекуторной тревогой по отношению к частичным объектам с помощью расщепления, а также проекции и интроекции как хороших, так и плохих объектов и импульсов. Если мы теперь обратимся к вопросу о социальных защитах от депрессивных тревог, то сможем далее проиллюстрировать некоторые общие соображения.
Защиты от депрессивной тревоги
Давайте теперь рассмотрим определенные аспекты проблемы превращения группы меньшинства (minority group) в козла отпущения. С точки зрения сообщества в целом, сообщество расщепляется на хорошую группу большинства и плохое меньшинство — этот раскол соответствует расщеплению внутренних объектов на хорошие и плохие и созданию хорошего и плохого внутреннего мира. Уверенность преследующей группы в своей хорошести сохраняется посредством нагромождения презрения на группу-козла отпущения и атак на нее. Внутренние расщепляющие механизмы и сохранение внутренних хороших объектов индивидуумов, а также нападение на внутренние плохие преследующие объекты и презрение к ним укрепляются путем интроективной идентификации индивидуумов с другими членами сообщества, участвующими в санкционированной группой атаке на козла отпущения.
Если мы теперь обратимся к группам меньшинств, то можем задаться вопросом, почему лишь некоторые меньшинства отбираются для преследования, а другие — нет. Возможно, понять это поможет одна особенность, зачастую не учитываемая в рассуждениях о проблемах меньшинств. Члены преследуемого меньшинства обычно испытывают точные и определенные ненависть и презрение к своим преследователям, что совпадают по интенсивности с теми презрением и агрессией, которой подвергаются они сами. Вероятно, в этом нет ничего удивительного. Но ввиду фактора отбора при выборе преследуемых меньшинств, не следует ли нам рассмотреть возможность того, что одним из действующих факторов при этом отборе является единодушное стремление в группе меньшинства к презрению и страданию на фантазийном уровне? Иначе говоря, существует бессознательная кооперация (или сговор) на уровне фантазии между преследующим и преследуемым. Членам группы меньшинства такой сговор приносит свою выгоду — скажем, социальное оправдание чувствам презрения и ненависти к внешнему преследователю, с последующим смягчением вины и укреплением отрицания при ограждении внутренних хороших объектов.
Другой вариант смягчения депрессивной тревоги посредством социальных механизмов — это маниакальное отрицание деструктивных импульсов и разрушенных хороших объектов, а также укрепление хороших импульсов и хороших объектов путем участия в идеализации группы. Эти социальные механизмы являются отражением в группе отрицания и идеализации, которые, как показала Мелани Кляйн (Klein, 1948a), служат важными защитами от депрессивной тревоги.
Действие этих социальных механизмов можно видеть в траурных церемониях. К родственникам покойного присоединяются другие люди в общей демонстрации горя и публичном перечислении хороших качеств умершего. От плохих объектов и импульсов избавляются путем проекции в мертвое тело, что маскируется его украшением, их безопасно устраняют посредством проективной идентификации с мертвым в ходе похоронной церемонии; сбой этого механизма увеличивает шансы на преследование демоническими фигурами. В то же время хорошие объекты и импульсы также проецируются в мертвого человека. Публичная и санкционированная обществом идеализация покойного затем укрепляет ощущение, что хороший объект в конечном итоге не разрушен, поскольку «добрые дела» человека продолжат жить в памяти как сообщества, так и его семьи, и эта память материализована в надгробном камне. Сбой этого механизма увеличивает шансы на преследование призраками, провоцирующими вину.
Следовательно, траур (mourning) как социальный процесс обеспечивает сообществу и родственникам покойного возможность отщепления разрушенной части любимого объекта от любимой части, захоронения разрушенных плохих объектов и импульсов, а также ограждения хорошей любимой части как вечной памяти. И даже когда эти механизмы совершают сбой, есть частичная польза в том, чтобы встретить демонов и призраков в компании других людей, а не «посвистывать на кладбище»[1] в одиночестве.
Одна общая черта обоих упомянутых примеров состоит в том, что закрепленные социальные системы и обеспечивают выживание группы, и предоставляют ограждение индивидуума от тревоги. Так, например, в случае траурной церемонии социальные идеализация и маниакальное отрицание дают возможность родственнику покойного уменьшить внутренний хаос, ослабить непосредственное и интенсивное воздействие смерти, а также произвести процесс зрелого внутреннего траура в подходящее ему время и в подходящем ему темпе. Мелани Кляйн (Klein, 1948a) утверждает, что «многие скорбящие могут предпринимать лишь медленные шаги в установлении заново связей с внешним миром, поскольку они борются с внутренним хаосом». Однако есть и общая социальная польза, поскольку все собравшиеся на траурной церемонии могут продвинуться в своей внутренней скорби и продолжить пожизненный процесс проработки неразрешенных конфликтов младенческой депрессивной позиции. Как описала этот процесс Мелани Кляйн, «кажется, что всякое движение вперед в процессе скорби приводит к углублению отношения человека к его внутренним объектам, к счастливому обретению их заново после того, как они ощущались потерянными («Рай потерянный и возвращенный»), к росту доверия и любви к ним, поскольку они в результате оказались действительно хорошими и полезными». Таким образом, посредством траурной церемонии повышается терпимость к амбивалентности, и могут усилиться дружеские узы в сообществе. Или, если вернуться к случаю старпома, экипаж корабля в ситуации, тяжелой из-за скученности в замкнутом пространстве и изоляции от других групп, получает возможность сотрудничать с капитаном в выполнении требуемых и сознательно планируемых задач посредством изоляции и концентрации своих плохих объектов и импульсов в доступном человеке-хранилище.
Исследование случая
Теперь я приступлю к более подробному и тщательному обсуждению фантазийных социальных систем как защитных механизмов для индивидуумов, а также как механизмов, позволяющих группе выполнять усложненных (sophisticated) задачи или задачи, от которых зависит ее существование, в исследовании случая в области промышленности. Можно отметить, что понятие усложненных задач восходит к введенному Бионом (1948–51) понятию усложненной задачи рабочей или W-группы. Я воздерживаюсь от использования более разработанной концептуальной схемы Биона, определяющей то, что он называет «базовыми допущениями» групп, поскольку связь между действием базовых допущений и депрессивными и персекуторными феноменами все еще надлежит прояснить.
Представляемый случай — это часть более обширного исследования, проведенного на машиностроительном заводе Glacier Metal Company с июня 1948 по сентябрь 1951 года. Отношения с фирмой были терапевтическими в том смысле, что работа предпринималась только по запросу от групп или индивидуумов из числа персонала на помощь в проработке внутригрупповых стрессов или решении организационных проблем. Отношение между социальным консультантом (или терапевтом) и людьми, с которыми он работал, были конфиденциальными; и были опубликованы только те отчеты, что были проработаны с людьми, которых они касались, и от них было получено разрешение на публикацию. В рамках этих условий был опубликован подробный отчет о первых трех годах проекта (Jaques, 1951).
Иллюстрация, которую я буду использовать, взята из работы, проделанной с одним из цехов завода; персонал цеха насчитывал приблизительно 60 человек.[2] Его возглавлял начальник цеха (departmental manager), ему подчинялся старший мастер (superintendent), у которого в подчинении было четыре мастера (foremen), каждый из которых руководил рабочей группой числом от 10 до 16 станочников (operatives). Станочники выбрали пять представителей, два из которых были членами профкома (shop stewards), для переговоров с начальником цеха на темы, касающиеся персонала. Одной такой темой стали изменения в методиках начисления зарплаты. В этом цеху использовали сдельные расценки (то есть станочникам платили основную зарплату плюс премию в зависимости от их выработки). Этот метод начисления зарплаты в последние годы ощущался неудовлетворительным. С точки зрения рабочих, он означал неопределенность их еженедельной зарплаты, а для управляющих — сложную системы тарификации и администрирования. Всем, кого это затрагивало, довольно частые пререкания по поводу расценок казались лишним беспокойством. Возможность перехода к твердой ставке обсуждалась более года до начала проекта, однако, несмотря на то, что перемен хотели все сотрудники, они не смогли прийти к решению.
Период переговоров
Работа с цехом началась в январе 1949-го с посещения обсуждений в подкомитете, состоящем из начальника цеха, старшего мастера и трех представителей рабочих. Общий тон обсуждений был дружелюбным. Члены подкомитета подчеркивали тот факт, что в цеху существуют хорошие отношения, и все они стремятся к улучшению ситуации. Время от времени, однако, возникало острое несогласие относительно тех или иных конкретных моментов. Эти разногласия привели представителей рабочих к заявлению, что есть множество вопросов, в которых они не доверяют руководству. Управляющий персонал отвечал на эти заявления о подозрениях, настаивая, что со своей стороны они полностью полагаются на чувство ответственности рабочих.
Подозрительность рабочих в отношении управляющих также проявилась в обсуждениях, которые проводились в цеху на низовом уровне между избранными представителями и выбравшими их рабочими. Целью этих обсуждений было подробное и конкретное выяснение взглядов рабочих касательно предлагаемых перемен. Рабочие в целом поддерживали переход на новую систему расчетов, но было некоторое сомнение, могут ли они доверять руководству в том, что касается честности внедрения и администрирования реформы. Какие у нас гарантии, спрашивали рабочие, что руководство не будет мошенничать? В то же самое время они демонстрировали амбивалентное отношение к своим же представителям. Они побуждали этих представителей и в самом деле уполномочивали их вести переговоры с руководством, но в то же время подозревали, что представители являются «шестерками» руководства и недостаточно принимают во внимание взгляды рабочих. Эта негативная установка к своим представителям обнаружилась более отчетливо в индивидуальных собеседованиях с рабочими, в которых звучали такие мнения — хотя избранные представители известны как воинственные профсоюзники, тем не менее рабочие считали, что руководство перехитрило их избранников, и те не выполняют свою роль представителей так эффективно, как могли бы.
Повседневные рабочие отношения между начальством и рабочими довольно сильно отличались от тех, которые можно было бы ожидать, исходя из взглядов, изложенных выше. Работа в цеху выполнялась в позитивной атмосфере (good morale), рабочие чувствовали, что начальство действует в их интересах. Большой процент цехового персонала работал в этой компании пять лет и дольше, и между людьми были установлены действительно хорошие персональные отношения.
Обсуждения в комитете, состоящем из управляющих и избранных представителей, продолжались семь месяцев, с января по июль 1949 года. Участники столкнулись с большими трудностями в выработке решения, вступая в споры, иногда довольно горячие и не имеющие очевидной причины — кроме подозрительности рабочих в отношении руководства, противовесом которой служила идеализация рабочих со стороны начальников. По большей степени и подозрительность, и идеализация, однако, были аутистическими в том смысле, что, хотя они и переживались осознаваемо, но не высказывались открыто в общении начальства и рабочих. Эти установки проявлялись гораздо острее, когда избранные представители и руководство заседали отдельно друг от друга. Рабочие выражали глубокие подозрения и недоверие, тогда как управляющие выражали некоторые свои тревоги относительно того, насколько ответственны рабочие — тревоги, лежащие в основе их довольно сильного ощущения ответственности рабочих и абсолютной веры в них.
Анализ фазы переговоров
Теперь я хотел бы заняться приложением наших теоретических формулировок к изложенным выше данным. У меня нет намерения провести полный анализ материала. Многие важные факторы, такие как перемены в административной организации цеха, персональных установках и смена персонала, а также перемены в экономической и производственной ситуациях сыграли свою роль, влияя на произошедшие изменения. Однако что я действительно собираюсь сделать — это продемонстрировать, как мы получаем возможность, если предположим действие защит от параноидной и депрессивной тревоги на социальном уровне фантазии, объяснить некоторые чрезвычайно большие трудности, с которыми столкнулись сотрудники цеха. И я бы хотел подчеркнуть, что эти трудности возникли несмотря на позитивный настрой (high morale), предполагаемый желанием всех заинтересованных выдержать и проработать серьезным образом те групповые стрессы, которые они переживали, пытаясь достичь всеми желаемой цели.
Полагаю, степень торможения аутистической подозрительности и идеализации становится понятной, если мы примем следующие допущения о бессознательных установках на уровне фантазии. Рабочие цеха расщепили управляющих на хороших и плохих: с хорошими управляющими они вместе трудились, а плохими были те же самые управляющие, но в ситуации переговоров. Они бессознательно спроецировали свои враждебные, деструктивные импульсы в своих избранных представителей, так что эти представители могли отклонять или перенаправлять такие импульсы на плохое «руководство», с которым проводились переговоры, тогда как хорошие объекты и импульсы могли помещаться в реальных руководителей по отдельности в повседневной рабочей ситуации. Это расщепление руководства на хорошее и плохое и проективная идентификация с выбранными представителями против плохого руководства служили двум целям. На уровне реальности это позволяло поддерживать хорошие отношения, необходимые для выполнения рабочей задачи цеха; на фантазийном уровне — обеспечивало систему социальных отношений, укрепляющую индивидуальные защиты от параноидной и депрессивной тревоги.
Помещение своих хороших импульсов в управляющих в рабочей ситуации позволяло рабочим реинтроецировать хорошие отношения с руководством и таким образом сохранить неповрежденный хороший объект и ослабить депрессивную тревогу. Далее они избегали депрессивной тревоги, переключаясь на параноидную позицию в ситуации переговоров. Как часто указывала Мелани Кляйн, параноидные страхи и подозрения зачастую используются в качестве защит против депрессивной позиции. Во время переговоров рабочие отчасти избегали параноидной тревоги, помещая свои плохие импульсы в избранных представителей, которые, осознаваемо являясь представителями-переговорщиками со стороны рабочих, бессознательно становились представителями их плохих импульсов. С этими отщепленными плохими импульсами рабочие отчасти справлялись и отчасти их избегали, поскольку они были направлены против плохих объектов, помещенных в руководство в ситуации переговоров рабочими и их представителями.
Другой механизм, позволяющий рабочим справляться с собственными спроецированным плохими объектами и импульсами, заключался в реинтроецировании их в Эго в форме реинтроекции представителей рабочих как плохих объектов, удерживаемых в качестве изолированной (segregated) части Эго. Интрапсихическая проекция и агрессия против этих внутренних плохих объектов поддерживались интроективной идентификацией с другими рабочими, которые участвовали в выборе представителей и также считали, что представители не выполняют свою работу должным образом. Иначе говоря, другие сотрудники цеха были интроецированы для того, чтобы укрепить интрапсихическую проекцию, и в качестве защиты (protection) от внутренних плохих представителей, нападающих в ответ. Вдобавок к защите от внутреннего преследования, интроекция других рабочих обеспечивала социальную санкцию на то, чтобы считать интернализованных представителей плохими, корректируя суровость упреков со стороны Супер-Эго за нападение на объекты, которые содержат как персекуторный компонент, так и хороший.
Что касается выбранных представителей, тревога в связи с плохими импульсами ослаблялась бессознательным принятием плохих импульсов и объектов всех рабочих, которых они представляли. Они чувствовали, что их собственные враждебные и агрессивные импульсы принадлежали не им, но людям, от лица которых они действовали. Таким образом они могли получать внешнюю социальную санкцию на свою агрессию и враждебную подозрительность. Но этот механизм функционировал не вполне успешно, поскольку все еще имелись их собственные бессознательные подозрительность и враждебность, с которыми нужно было справляться, и реальность того, что они считали хорошим внешним руководством. Поэтому существовала некоторая тревога и вина, связанная с ущербом, наносимым хорошим управляющим. Первичный защитный механизм против нарастания депрессивной тревоги заключался в отступлении на параноидную позицию. Это проявилось как жесткое следование установкам подозрительности и враждебности даже в ситуациях, когда представители рабочих осознанно чувствовали, что некоторые их подозрения не обоснованы той ситуацией, которую они в действительности переживают.
В ответ на подозрения, высказываемые избранными представителями, руководство повторяло то убеждение, что можно доверять рабочим в том, как они делают свое дело. Эта позитивная установка бессознательно содержала в себя как идеализацию рабочих, так и умиротворение их враждебных представителей. Идеализацию можно понимать как бессознательный механизм уменьшения вины, возбуждаемой страхами причинения вреда рабочим или их разрушения в повседневной ситуации посредством выполнения своих руководящих функций — реализации власти, которая, есть все основания полагать, бессознательно переживалась, по крайней мере в некоторой степени, неконтролируемой и всемогущественной. Настолько, насколько управляющие бессознательно ощущали свою власть плохой, они боялись возмездия станочников. Это в свою очередь вело к дальнейшему укреплению идеализации избранных представителей как средства снижения враждебности рабочих, и таким образом — умиротворения внутренних преследующих объектов у самого руководства. Эти механизмы идеализации и умиротворения функционировали на встречах с выбранными представителями, так что механизмы реальности могли действовать в отношениях с рабочими в рабочей ситуации с меньшими помехами со стороны содержания неконтролируемой бессознательной фантазии.
Таким образом мы можем видеть, что бессознательное использование параноидных установок рабочими и идеализирующих и умиротворяющих установок руководством было взаимодополняющим и взаимоукрепляющим. Был запущен циклический процесс. Чем больше представители рабочих атаковали управляющих, тем больше управляющие идеализировали их, чтобы умиротворить. Чем больше уступало руководство рабочим, тем большими были вина и страх депрессивной тревоги у рабочих, и потому тем большим было отступление к параноидным установкам как к средству избегания депрессивной тревоги. Эта ситуация была отчасти разрешена благодаря интерпретациям, предоставленным переговорной группе управляющих и представителей относительно подавления (suppression) ими аутистической подозрительности и идеализации. Открытая интерпретация этого подавления, основанная на данных, полученных в ходе обсуждений, позволила несколько увеличить взаимное доверие. Затем, в июне, через шесть месяцев после начала обсуждений, эти установки (а не проблема начисления зарплат) на некоторое время стали главным предметом рассмотрения. Произошло частичное разрешение, и рабочие решили, после голосования всего цеха, попробовать перейти к начислению фиксированной ставки. Однако условием такого перехода было учреждение Совета, состоящего из управляющих и выбранных представителей, который наделялся полномочиями определения цеховой политики — процедура, принципы которой уже были установлены в компании. Главный принцип заключался в единодушном согласии по всем решениям и согласии прорабатывать все препятствия на пути к единодушному решению посредством обнаружения источников несогласия, чтобы их можно было разрешить.
Анализ пост-переговорной фазы
Судя по всему, открытое обсуждение аутистических установок способствовало реструктурированию фантазийных социальных отношений в цеху — реструктурированию, которое принесло с собой большую степень сознательного или Эго-контроля над отношениями сотрудников. Однако тот факт, что произошло лишь частичное реструктурирование социальных отношений на фантазийном уровне, проявился в дальнейшей истории Цехового совета. После перехода к фиксированной ставке Совет столкнулся с трудным вопросом пересмотра сроков, за которые следовало выполнять ту или иную работу.
При сдельных расценках оценка сроков выполнения работ была необходима как для вычисления премии станочникам, так и для выставления сметных цен покупателям. При фиксированных ставках она требовалась только для того, чтобы дать расчеты покупателям; но таким образом установленные сроки неизбежно становились для рабочих планом. При сдельной оплате, если рабочий не выполнял план, это означало, что он теряет премию; иначе говоря, он сам платил за всякое снижение производительности. Однако при фиксированных расценках невыполнение плана означало, что рабочий получает оплату за работу, которую он не выполняет. Тщательное исследование установок рабочих показало, что переход от сдельной оплаты к фиксированной никоим образом не изменил их персональные планы и персональную производительность. Они чувствовали вину всякий раз, когда не выполняли намеченный план, поскольку больше не платили за это. Чтобы избежать этой вины, рабочие изо всех сил настаивали на как можно более длительных намеченных сроках работ, а также на пересмотре так называемых «ударных сроков» (сроков работ, которых было трудно достичь). Они оказывали сильное сопротивление любым переменам в методиках оценки работы, в результате которых, как подозревали рабочие, им могут установить трудновыполнимые планы.
Со стороны руководства переход к фиксированной оплате неизбежно всколыхнул все возможные бессознательные тревоги относительно власти. Объяснялось это тем, что при сдельной оплате выплата премий сама по себе действовала как объективный и независимый контролер, гарантирующий, что рабочие будут прилагать необходимые усилия. А при фиксированной оплате управляющие должны были следить за поддержанием достаточного темпа работы. Это навязывало им более непосредственную ответственность за надзор над их подчиненными и более непосредственно сталкивало их со своими властными функциями.
Новосозданному Совету управляющих и избранных представителей было очень сложно бороться с более явственной депрессивной тревогой как у рабочих, так и у руководителей. Она была очевидной в тех мнениях управляющих, что Совет, вероятно, оказался плохой структурой, поскольку он замедляет административные реформы в цеху. Подобные мысли, что Совет не выполняет свои функции и, возможно, бесполезен, сыграли определенную роль в том, что пять из шести избранных представителей решили не баллотироваться повторно на цеховые выборы, которые состоялись через шестнадцать месяцев после учреждения Совета. Эти пять человек были заменены пятью новоизбранными делегатами, которые в свою очередь принесли с собой значительный объем подозрений. То есть снова произошло отступление на параноидную позицию, тогда как депрессивная тревога управляющих продолжала проявляться в некоторой степени в форме депрессивных чувств, что Совет не справляется со своей задачей. Лишь очень постепенно, на протяжении двух лет, Совет стал способен действовать в новой ситуации как конституциональный механизм для достижения соглашения относительно политики, и в то же время – для интуитивного вмещения (intuitively containing) фантазийных социальных отношений. Эти перемены привели к более масштабным переменам в компании, которые закрепились.
Данное исследование случая, таким образом, иллюстрирует развитие эксплицитной социальной институции, — совместных заседаний руководства и выбранных представителей, — что дало возможность становления на фантазийном уровне бессознательных механизмов, призванных справляться с параноидными и депрессивными тревогами. Главными механизмами были идеализация руководством враждебных рабочих и постоянная подозрительность рабочих к идеализирующему руководству. Насколько успешно действовали расщепление и проективная идентификация, настолько бессознательные механизмы помогали индивидуумам справляться с тревогой, помещая их в фантазийные социальные отношения, структурированные в группе управляющих и избранных делегатов. Таким образом тревоги устранялись из повседневной рабочей ситуации, позволяя эффективно решать изощренную рабочую задачу и достигать хороших рабочих отношений.
Однако мы также отметим, что и группа управляющих и делегатов была ответственна за усложненную рабочую задачу — переговоры относительно новых методов начисления зарплаты. Группе было тяжело совладать с этой усложненной задачей. С точки зрения предлагаемой здесь теории, эти затруднения объяснялись как порожденные тем, как именно преобладающие фантазийные отношения в переговорной группе противоречили требованиям задачи. Иначе говоря, по существу конституциональная процедура, заседания избранных представителей с управляющими, функционировала с трудом, поскольку она использовалась нераспознанным образом на фантазийном уровне, помогая справляться с депрессивными и параноидными тревогам цехового коллектива в целом.
Некоторые наблюдения касательно социальных перемен
Согласно приведенному выше исследованию, можно сказать, что сотрудники цеха стали стремиться к социальным изменениям, когда структура и культура уже не удовлетворяли их требованиям, в частности, требованиям управляющих и избранных представителей. Были произведены явственные (manifest) перемены, которые, в свою очередь, видимо, привели к значительной реструктуризации фантазийных социальных формы и содержания институции. Однако после этих перемен сотрудники обнаружили, что находятся во власти новых отношений, к которым они должны подстраиваться, поскольку сами же их вызвали. Но эти результаты превысили ожидания, в том смысле, что новые отношения — при фиксированной оплате труда и Совете, определяющем цеховую политику — пришлось переживать до того, как стало возможным в полной мере оценить их значение.
Последствия перемен для индивидуумов различались в соответствии с ролями, которые они исполняли. Избранные представители могли поменять свои роли с помощью простого приема — отказа баллотироваться повторно. И к этому приему, заметим, прибегли пять из шести представителей. Управляющие, однако, находились в совершенно другом положении. Они не могли оставить или поменять свои роли без того, главным образом, чтобы поменять должность и, возможно, статус в организации в целом. Поэтому они вынуждены были индивидуально переносить значительный персональный стресс, приспосабливаясь к новой ситуации.
Маловероятно, что члены институции в принципе могут вызвать такие перемены, которые бы идеально удовлетворяли нужды каждого индивидуума. Когда происходят изменения, более чем вероятно, что индивидуумы будут вынуждены приспосабливаться и меняться персонально, чтобы догнать те перемены, которые они же инициировали. И пока не произойдет такая перестройка на уровне фантазии, социальные защиты индивидуума от психотической тревоги, скорее всего, будут ослаблены. Также последствием воздействия на бессознательные индивидуальные системы защиты от психотической тревоги может быть сопротивление социальным переменам — в частности, когда эти перемены навязаны. Одно дело — приспосабливаться к изменениям, которым ты сам помогал произойти. И совершенно другое, когда от тебя требуют перестроить свою внутреннюю защитную систему для того, чтобы подстроиться к переменам, которые были вызваны некой внешней инстанцией. Неподатливость многих социальных проблем — экономических и политических, — которую часто объясняют человеческим невежеством, тупостью, эгоизмом или властолюбием — может стать более понятной, если рассматривать ее в контексте групп людей, стремящихся придерживаться уже существующих институций из-за страха, что перемены в социальных отношениях нарушат социальные защиты от психотической тревоги.
Наконец, можно пересмотреть само понятие социальных перемен. Изменения могут происходить в бессознательных функциях институции, например, вследствие замены персонала, и при этом вовсе не обязательно как-либо очевидно меняются ее явственные (manifest) структура и функции. И наоборот, как часто отмечалось, навязанные реформы явственной структуры или культуры в целях разрешения проблемы зачастую могут оставлять эту проблему неразрешенной, поскольку не изменились бессознательные отношения. Я думаю, что необходимо проводить различие между явственными переменами и переменами на уровне бессознательной фантазии; ценность этого различения хорошо и четко продемонстрировал Райс (Rice, 1951) в своем описании использования нераспознанных культурных механизмов при расширении машинного цеха.
Проводимое мной различие между социальными переменами на явственном и фантазийном уровнях известно в области психологии как различие между симптоматическими и личностными переменами. Для содействия личностным переменам необходим анализ бессознательной мотивации. Для содействия социальным переменам на фантазийном уровне требуется, по моей оценке, не менее чем анализ динамики фантазийного содержания социальных отношений. Это не означает анализ каждого человека по отдельности. Это означает анализ как общих индивидуальных тревог, так и структуры и действия социальных защит от них. На практике это предполагает анализ бессознательных отношений сговора между членами группы или групп, стремящихся к переменам, — или между членами групп большинства и членами меньшинств, служащих козлами отпущения; или между мужьями и женами, стремящимися подправить неудачный брак. Моей целью было продемонстрировать, что социальный стресс бессознательно мотивирован и объясняется эмоциональной экономикой индивидуума и группы. Поэтому в определенной степени социальный стресс — адаптивное явление; иначе говоря, он представляет собой лучшую форму адаптации, которой были способны достичь члены группы или общества, столкнувшись со стрессом под влиянием окружающей среды и давлением неравномерно распределенной тревоги. Эффективные социальные перемены должны показывать путь к лучшей адаптации, принимая в расчет необходимость для индивидуумов справляться с параноидной и депрессивной тревогой.
Перевод З. Баблояна.
Научная редакция И.Ю. Романова.
Библиография
Bion, W.R. 1948–1951. «Experiences in Groups.» Human Relations, I:314–20, 487–96; 2:13–22, 295–303; 3:3–14, 395–402; 4:221–27.
——. 1955. «Group Dynamics: A Re-view.» International Journal of Psycho—Analysis, 33:235–47.
Freud, S. 1922. Group Psychology and the Analysis of the Ego. London: Hogarth Press.
——. 1940. «Mourning and Melancholia.» In Collected Papers, Volume 4. London: Hogarth Press.
Heimann, P. 1952a. «Functions of Introjection and Projection.» In Developments in Psycho-Analysis, edited by J. Riviere. London: Hogarth Press.
——. 1952b. «Preliminary Notes on Some Defence Mechanisms in Paranoid States.» International Journal of Psycho-Analysis. 33:208-13.
Isaacs, S. 1948. «The Nature and Function of Phantasy.» International Journal of Psycho-Analysis. 29:98–115.
Jaques, E. 1950. «Collaborative Group Methods in a Wage Negotiation Situation.» Human Relations, 3:223–49.
——. 1951. The Changing Culture of a Factory. London: Tavistock Publications. Reissued 1987, New York: Garland.
Jaques, E., A.K. Rice and J.M.M. Hill. 1951. «The Social and Psychological Impact of a Change in Method of Wage Payment.» Human Relations, 4:315–40.
Klein, M. 1932. The Psycho-Analysis of Children. London: Hogarth Press.
——. 1948a. «Mourning and Its Relation to Manic-Depressive States.» In Contributions to Psycho-Analysis 1921–1945. London: Hogarth Press.
——. 1948b. «The Oedipus Complex in the Light of Early Anxieties.» In Contributions to Psycho-Analysis 1921–1945. London: Hogarth Press.
——. 1952a. «The Emotional Life of the Infant.» In Developments in Psycho—Analysis, edited by J. Riviere. London: Hogarth Press.
——. 1952b. «Notes on Some Schizoid Mechanisms.» In Developments in Psycho—Analysis, edited by J. Riviere. London: Hogarth Press.
Rice, A.K. 1951. «The Use of Unrecognized Cultural Mechanisms in an Expanding Machine-Shop.» Human Relations, 4:143–60.
Schmideberg, M.R. 1931. «The Role of Psychotic Mechanisms in Cultural Development.» International Journal of Psycho-Analysis, 12:331–67.
[1] Автор использует идиому «whistling past the graveyard», которая указывает на бодрость духа (показную или настоящую) в тяжелой или опасной ситуации (с осознанием этой тяжести и рисков или без). — Прим. перев.
[2] Приведенный здесь материал — сокращенный вариант ранее опубликованного материала (Jaques, 1950; Jaques at al., 1951).
[i] Jaques, E. (1953) On the Dynamics of Social Structure. A Contribution to the Psychoanalytical Study if Social Phenomena Deriving from the Views of Melanie Klein. In Human Relations 6: 3-24, 1953.