Что такое психоанализ?

Джейн Милтон, Кэролайн Помер, Джулия Фабрициус

 

(Глава 1 из книги «Краткое введение в психоанализ»)

 

Сейчас Вам предоставляется уникальная возможность стать незаметным наблюдателем особой ситуации. Алан, 55-летний мужчина, на 15-й минуте своего психоаналитического сеанса описывает сновидение. Подглядывая, вы можете ощутить атмосферу происходящего – мирную и спокойную. Оба, и пациент, и аналитик кажутся совершенно поглощенными чем-то, хотя на ваш взгляд ничего не происходит. Создается впечатление, что Алан разговаривает с самим собой, тем не менее, аналитик слушает его внимательно. Он исследует все подробности сновидения прошлой ночи, извлекая их из-под пелены, наброшенной бодрствующим сознанием.

 

Алан говорит: «Я на лестничной площадке, там есть перила». Он делает паузу перед тем, как описать точную форму и особенности перил. «Там был худощавый мужчина. Я опрокидываю его на перила. Он говорит мне: «После того как ты потерял 4 и 14 стоунов, ты можешь опрокинуться». Это все, что я могу вспомнить». Алан на время погружается в задумчивость, затем говорит об «опрокидывании». Он полагает, что чувствовал, что мужчина мог потерять равновесие и упасть. Он обдумывает, не мог ли он толкнуть его во сне. Он подумал, что есть причина, почему мужчина предположил, что после того как Алан потерял 4 и 14 стоунов, он тоже может опрокинуться, потерять равновесие.

По мере того, как Алан обдумывает различные части своего сновидения, он позволяет своему сознанию следовать за возникающими мыслями, образами и воспоминаниями. Он рассуждает о своей программе по снижению веса. Он не может понять, почему во сне шла речь о 4 и 14 стоунах, однако это его не беспокоит, вероятно, что-то всплывет позже. Он задумчиво говорит, что это, возможно, из-за того, что его следующая цель – 18 стоунов. Он вспоминает, что юношей в школе был худощавым. В частности он вспоминает занятия легкой атлетикой, соперничество со своим главным противником в беге. Он вспоминает еще что-то из случившегося в это время. Он улыбается с удивлением, говоря, что не вспоминал об этом лет 30. Однако он замечает, что сейчас размышления об этих воспоминаниях наполняют его беспокойством.

Пока он говорит, аналитик отмечает, что начиная размышлять о сновидении, она чувствует необходимость быть очень осторожной в своих высказываниях о нем – чтобы сказанное не прозвучало безразлично и не спровоцировало ссору. Незаметно и неуловимо атмосфера становится напряженной. Пациент вспоминает борьбу со своим соперником – на самом деле как будто бы борьбу на смерть. Он полагает, что мог бы совершенно потерять контроль и убить его, если бы в этот момент не произошло нечто странное. Он словно бы превратился в желе; он просто поднялся и ушел.

После небольшой остановки на страхах, пережитых в бытность молодым худым мужчиной, о потере контроля и своей жестокости, Алан вспоминает внезапную смерть своего отца от сердечного приступа, когда он был мальчиком. Аналитик знает, что эта смерть, столь травматичная для Алана, сконцентрировала его детские тревоги. Он создал навязчивую систему алгоритмов, включающую постоянную проверку и перепроверку закрыл ли он кран, надежно ли закрыты замки на окнах ночью и т.п. – словно он был убежден, что каким-то образом виновен в смерти своего отца.

Алан обрывает себя словами: «Я, кстати, вчера ходил к врачу, чтобы обсудить, как бросить все эти таблетки». Он напоминает аналитику, что в настоящее время принимает 4 различных препарата. Он повторяет, для чего каждый из них предназначен: антипсихотик, антидепрессант, бета-блокатор и препарат для контроля артериального давления. Они немного говорят об этом его визите к врачу общей практики, и Алан подчеркивает, и свое желание отказаться от всех препаратов сейчас, когда его состояние улучшилось с помощью психоанализа, и необходимость делать это очень осторожно. Он знает кого-то, кто резко прекратил прием антидепрессантов, всех сразу, и чуть не умер, потому что врач не позаботился предупредить его о такой опасности. Он проконсультировался со своим врачом и остановился на том, что будет снижать дозу по полтаблетки каждые две недели. Аналитик говорит: «Похоже, это поможет нам понять 4 и 14 из сновидения. В то время, как вы очень хотите быть здоровым и преуспевать в своем анализе, научиться справляться со своим состоянием без приема 4 таблеток, отменяя их все больше и больше каждые 14 дней, вы также боитесь, что без препаратов и жирового желе, которым вы себя покрыли, вы можете потерять равновесие и будете вынуждены сражаться и проявлять жестокость. Возможно, вы также боитесь насилия в адрес меня, вашего худого аналитика. А перила из вашего сна напоминают мне те, что снаружи консультационного кабинета – вы видите их, приходя сюда».

Алан говорит: «О, да. Я знал, что где-то их уже видел. Но как я могу быть уверенным, что не разозлюсь и не сделаю вам что-нибудь плохое? Я смогу подумать об этом только тогда». Алан становится очень взволнованным. «Меня бесит, что аналитики никогда не защищают себя от нападок в прессе. Вы слышите, как клевета о Фрейде и психоанализе появляется снова и снова. И что вы делаете? Да, ничего!»

 

Мы оставим аналитика и пациента в этот момент, когда они открыли множество наслоений смысла, содержащегося в каждом образе сновидения и в каждом сообщении Алана. Их деятельность похожа на все более глубокое погружение в смысл стихотворения. Алан повторно открывает свои бессознательные желания и страхи, которые в первую очередь стали причинной его болезни, и обнаруживает, что переживает их вновь в отношениях с аналитиком, в которых они оживают снова. И в этот момент он, с поддержкой аналитика, может узнать о своих глубинных переживаниях, насколько бы пугающи и отвратительны они ни были – узнать, вместо того, чтобы снова отсылать их в бессознательное. С помощью своего аналитика Алан может понять, как он реагирует на травмирующие события своей ранней жизни, может узнать и понять человека, которым он стал и может начать чувствовать большую свободу в том, чтобы быть самим собой, в меньшей степени подавленным страхами убить или совершить насилие в отношении тех, кого он любит.

 

Кто является пациентами?

 

Невозможно связать пригодность к психоанализу с традиционными диагностическими ярлыками. Психоаналитики обычно проводят свою собственную тщательную оценку перед тем, как предложить лечение, однако они оценивают прежде всего мотивацию и способность вовлечься в требующий значительных усилий аналитический процесс, а это не во всех случаях напрямую связано с тяжестью «болезни» или имеющихся затруднений. Тем не менее существуют ситуации, настораживающие нас, например, имеющая место в настоящий момент тяжелая зависимость: наркотики и алкоголь заглушают мышление и будут непрерывно сводить на нет любую работу, проделанную на сеансе. Также было бы безответственно, если бы психоаналитик принял в лечение пациента с настолько тяжелыми психическими нарушениями, что он нуждается в госпитализации, кроме тех случаев, когда приняты особые дополнительные соглашения для поддержки человека во время лечения, включающие готового к сотрудничеству врача общей практики или психиатра, доступного для сопровождения.

Алан искал помощи в лечении агарофобии, тяжелых расстройств пищевого поведения и депрессии. Он болел годами и получал психиатрическую помощь во время обострений. Если бы вы встретили его, то без сомнения, опознали бы в нем человека прикованного к дому своими страхами и имеющего чрезмерный вес, но помимо этого вы бы были также восхищены его умом, мудростью и многими достижениями в гуманитарных науках. И только он и его ближайшие родственники знали о его скрытом страдании и душевной муке.

 

Фрэнк, мужчина около 25 лет, достигнув периода ранней взрослости, тем не менее эмоционально совершенно не чувствовал себя способным справиться со взрослым миром работы, ответственности и отношений. Он выучился на художника-оформителя, но не мог зарабатывать своими умениями. Когда он рисовал, то становился навязчиво поглощенным своими замыслами, ощущая себя «втянутым» в них. Он функционировал на уровне ниже своих потенциальных возможностей, оставаясь помощником в офисе. Часто он обнаруживал, что захвачен чарующими грезами наяву или яростными, повторяющимися обидами. В другие моменты, бывало, его заполоняла паника или ужас, и он вынужден был заглушать себя чрезмерным количеством спиртного, чтобы быть в состоянии продолжать хоть что-то делать. В отношениях он отчаянно и навязчиво цеплялся за женщин, которые жаловались на то, что он на самом деле не в состоянии быть опорой для них. Неизбежно эти отношения разрушались, поскольку со временем превращались лишь в тяжелую обязанность. Фрэнк ощущал, что его жизнь движется вниз по спирали, чувствовал себя наблюдающим словно бы через стеклянный экран за тем, как его друзья упрочивают свое положение на работе и начинают остепеняться в семейной жизни.

 

Для людей подобных Фрэнку психоанализ предлагает безопасное пространство, в котором удерживаемые на расстоянии кошмарные страхи, вызванные превращением в дееспособного, конкурентоспособного и сексуально активного взрослого, могут быть названы и поняты. Психоанализ помог ему принять трудные, но волнующие реалии взрослой жизни.

 

Насима, 16 летняя девушка из закрытой семьи, оказалась не в силах вернуться в школу после коротких каникул. Она чувствовала, что слишком боится других девочек. Ее родители забеспокоились и привели ее в подростковый центр за помощью. Выяснилось, что Насима совершенно сбита с толку тем, что происходит с ней, как с подростком, и боится того, что происходит в ее голове. Ее страх перед превращением в сексуальную взрослую женщину был настолько велик, что вынуждал ее оставаться невинной, застывшей во времени и прилипшей к матери. После начальной работы в центре, давшей ей надежду на получение помощи, она перешла в анализ.

 

Для Насимы и других молодых людей, которые воспринимают происходящее в период подросткового возраста как непреодолимое, анализ предлагает возможность понимания мыслей и чувств, которые заставляют молодого человека ощущать себя совершенно безумным и лишенным надежды на будущее. Во многих случаях это способ предотвращения самоубийства или длительного психического заболевания. Без анализа человек подобный Насиме вступит в зрелость, отделяя от себя свою взрослую сексуальность и вынуждая себя жить ограниченной и полной фобий жизнью, в которой его способность любить, его многочисленные способности и амбиции остаются скрытыми и бесполезными.

 

Приемные родители Мэри обратились за помощью для нее, когда ей было 7 лет, из-за ее частых и непредсказуемых вспышек ярости, импульсивности и общей неуверенности. Мэри терпеть не могла любого рода изменения и была склонна кидаться очертя голову в дела без раздумий. Казалось, что она слабо осознает свое тело. Она часто налетала на предметы и падала. Когда она испытывала душевный дискомфорт, то с яростью нападала на себя, сдирая корочки на ранках, разрывая свою одежду или вырывая себе волосы. Она страстно желала дружить, но ей было сложно делиться чем-либо важным с другими. Ей было необходимо контролировать других детей и быть в центре внимания. Испытав разочарование, она могла накинуться на них. Она была дружелюбна со взрослыми, если не была в ярости. Более того, она зачастую производила впечатление чрезмерно и неадекватно дружелюбной с относительно незнакомыми людьми. Она не желала оставаться сама с собой и практически не могла спать сама по ночам, что делало время отхода ко сну напряженным, а ночи – полными беспокойства для всех членов семьи.

Мэри удочерили в возрасте четырех с половиной лет. Ее родная мать принимала наркотики, и у нее тоже было тяжелое детство. Мать провела шесть месяцев в психиатрической больнице незадолго до первого дня рождения Мэри. В это время Мэри циркулировала между многочисленными родственниками и друзьями, не имея постоянного человека, который заботился бы о ней. Это было первая из множества проблем Мэри. Вскоре после выписки матери патронажная сестра направила Мэри в социальную службу, поскольку беспокоилась о способности матери заботиться о ней. В то время имелось много причин для волнения за Мэри. Одна из них заключалась в том, что партнер ее матери мог быть жестоким. Предполагалось, что хотя он не бил Мэри, однако постоянно избивал на ее глазах мать. Вскоре после того, как ее дело было передано на рассмотрение в социальную службу, Мэри забрали в скорую помощь, а затем поместили к временным опекунам, как раз перед достижением ею трехлетнего возраста. Через восемнадцать месяцев она переехала к своей приемной семье. Надежная и терпеливая забота приемных родителей помогла Мэри немного успокоиться, но тем не менее, ее душевные страдания и внушающее беспокойство поведение сохранялись и все больше и больше служили причиной сильного напряжения у нее и ее родителей, и все это нарушало их взаимоотношения.

На первой встрече с Мэри, терапевт увидела маленькую девочку с большими черными кругами вокруг глаз, которая непрерывно говорила ни о чем и часто зевала. В конце их первой встречи Мэри спросила терапевта, будет ли она в следующий раз в той же одежде. На второй встрече она описала свое беспокойство о том, что забыла, как выглядит ее терапевт. Мэри была предложена интенсивная терапия пять раз в неделю.

 

Таким образом, отвечая на вопрос: «Кто является пациентами?», мы можем указать на широкий спектр: дети, подростки, взрослые, пожилые люди. Все они – это люди, осознавшие, что им нужна помощь и на основе этого понимания они решились на довольно длительное лечение. Кроме того они обладают некоторой способностью к вдумчивости и рефлексии. В случае, когда пациентом является ребенок, то их родители или опекуны могут связать себя обязательством поддерживать анализ, стойко приводя их на сеансы в течение длительного времени. Пациенты психоаналитика – это люди, чей внутренний мир создает препятствия развитию, мешает получению полного удовлетворения от жизни и участию в происходящем вокруг них, люди, чья способность включаться в творческую работу, в игру или любовные отношения серьезно нарушена. Кто-то из них очень болен, кто-то – в гораздо меньшей степени может быть назван «больным» в клиническом смысле этого слова.

 

Что такое психоанализ?

 

Аналитические правила (сеттинг) предназначены для того, чтобы позволить и аналитику, и пациенту сконцентрироваться на внутреннем мире пациента с минимальным вмешательством извне. Пациент приходит в кабинет аналитика в запланированное постоянное время на сессии, имеющие всегда одну и ту же продолжительность (традиционно 50 или 45 минут). Отсутствуют телефонные звонки или другие помехи; обстановка должна быть безопасной, предсказуемой и стабильной. Читатели, знакомые с химией распознают аналогию с «контролируемой средой», когда вы имеете возможность наблюдать реакцию между химическими реактивами в пробирке, контролируя правильную температуру, давление и кислотность (рН) и отсутствие загрязняющих соединений.

Аналитическая позиция заключает в себе уважительное и бдительное внимание, но в целом лишенное навязчивости. Несмотря на то, что личность аналитика непременно находит выражение множеством способов, ее или его целью является как можно дольше оставаться в тени, позволяя пациенту выйти на передний план. Следовательно, аналитики избегают кричащей или провокационной одежды, или высказывания политических взглядов, или разговоров о себе. Избегается обычная социальная болтовня. Пациенту вначале это может показаться странным, даже грубым или невоспитанным поведением, поскольку мы привыкли, чтобы другие люди нас успокаивали, убеждали нас с том, что они милы и дружелюбны. Тем не менее, если подумать, то мы часто непринужденно болтаем с незнакомцами, чтобы развеять их недоверие, понравиться им и вызвать расположение. Удобно нравиться, однако аналитик здесь не для того, чтобы приятно провести время, а скорее для того, чтобы раскрыть самые потаенные чувства и тревоги пациента, понять их и помочь с ними разобраться. В глава 8 этой книги психоанализ с этой точки зрения сравнивается с другими формами терапии, которые подразумевают более привычные поддерживающие отношения между терапевтом и пациентом.

Во взрослом анализе традиционно принято использовать кушетку: пациент лежит на ней, а аналитика располагается позади. Большинство кинематографических или мультипликационных образов аналитика искажают его. В действительности аналитик находится полностью вне поля зрения и редко, если вообще когда-либо, пользуется тетрадью для записей и карандашом – процесс писания мешал бы в должной мере слушать и вовлекаться в происходящее. Основной причиной для использования кушетки является то, что такое положение пациента должно освободить и его, и аналитика от подавляющего и отвлекающего воздействия, вызванного наблюдением за реакциями и выражением лица другого человека. Расположение на кушетке помогает пациенту ослабить свою социальную защиту и прийти в большее соприкосновение со своим внутренним миром и с более непосредственными чувствами. Пациента просят просто говорить все, что придет в голову, сообщать о своих мыслях, чувствах и образах, не подвергая их цензуре и не пытаясь придать им логичность. Это называется свободными ассоциациями. На деле это очень трудно сделать. Кто-то быстро сталкивается с тем, что вызывает смущение и чувство неуместности, и обнаруживает желание не подчиниться правилу, прибегнув к цензуре или искажению; иногда чье-то сознание становится совершенно пустым. Подобные реакции сами по себе ценны, и поощряется, чтобы пациент рассказывал и о них. Сопротивление свободным ассоциациям также ценно для процесса, как и относительно лишенное цензуры содержимое сознания.

В детском анализе игра занимает место свободных ассоциаций, ребенок играет и взаимодействует с аналитиком, изредка используя кушетку по своему выбору. Через детскую игру или иногда через ее отсутствие, бессознательный внутренний мир раскрывается в консультационной комнате.

Интенсивность полного анализа, четыре или пять сеансов в неделю, может вызывать недоумение, если не понимать природу этого предприятия. Психоанализ включает в себя эмоционально обусловленное обучение, изменяющее глубинные структуры сознания, сформированные на протяжении многих лет взаимоотношений со значимыми другими. Чтобы самые примитивные страсти и наихудшие кошмары могли проявиться, требуется, чтобы развилось глубокое доверие и принятие психоаналитических правил (сеттинга). Большинство людей могут по настоящему обнажить свою уязвимость только тогда, когда следующего сеанса не приходится долго ждать; сессии в понедельник и пятницу имеет тенденцию быть более «закрытыми» и сложными как для пациента, так и для аналитика, но очень ценны для обнаружения разрушительных последствий разлучения. Длительность анализа не устанавливается заранее, за исключением наличия необычных внешних ограничений. Если возможно предоставить всему идти естественным путем, то анализ скорее занимает годы, а не месяцы. Как правило, аналитик и пациент договариваются о дате окончания за год или более, поскольку окончание является важной фазой, требующей проработки.

По договоренности в Великобритании мы используем термин психоаналитическая психотерапия для обозначения лечения трижды в неделю или реже (Взаимосвязь между психоанализом и психоаналитической психотерапией обсуждается далее в главе 8). С пациентами, с которыми встречаются лишь раз или дважды в неделю, не обязательно использовать кушетку, хотя многие это делают. Бесконечные идущие по кругу и непродуктивные споры о том, что является или не является «настоящим анализом» сохраняются. Некоторые пациенты могут поразительно полно использовать встречи раз в неделю, и, кажется, они способны с энтузиазмом включиться в глубокие и продуктивные аналитические отношения с терапевтом; а некоторые пациенты с режимом четырех или пяти раз в неделю остаются равнодушными и незатронутыми анализом годами. Важно оценить, с чем пациент может справиться и что может использовать в определенный момент своей жизни, когда он обратился за помощью. Однако авторы этой книги готовы рискнуть и сказать, что по их опыту различия весьма существенны. Когда это возможно, с большинством пациентов более интенсивная работа быстрее углубляется и становится более целесообразной и результативной.

Определения также ценны тем, что дают основу для обучения и дискуссий. Если мы ссылаемся на находки, полученные в результате психоанализа, как метода исследования, то имеет особый смысл, чтобы мы все знали, что подразумевается под психоанализом и каковы точные критерии. Полный психоанализ – это зачастую задел для новых открытий, которые затем наполняют смыслом работу коллег, занимающихся менее интенсивной работой.

 

Психоаналитический процесс

 

Если вернуться к психоаналитическому процессу, можно заметить, что важным источником сопротивления свободным ассоциациям с самого начала являются непрошенные мысли о самом аналитике. Вам весьма нравится платье аналитика и у нее удивительно сексуальный голос. Эта картина в ее комнате немного безжизненна и слащава, и вы вспоминаете в данный момент, как размышляли, не слишком ли вы побеспокоили аналитика во время первого телефонного разговора. Безусловно, вы даже не предполагаете сказать все это относительно незнакомому человеку! Вот если бы вы хорошо знали ее, если бы она рассказала бы вам немножко о себе и если бы вы были бы уверены, что нравитесь ей… У вас может быть чувство, что аналитик может почувствовать себя задетой или обиженной, и потом незаметно отплатит вам той же монетой. Или ей это польстит, она соблазнится, и отношения выйдут из-под контроля.

Подобные мысли и беспокойства являются частью непосредственного переноса на аналитика и всю аналитическую ситуацию, который дает возможность бесценного проникновения в суть того, как каждый человек видит и строит отношения индивидуальным образом. Всегда есть мелкие нюансы, за которые цепляется перенос: реальные черты внешности аналитика, вкусы и черты его или ее характера, — но иногда имеет место значительное искажение в истолковании другого человека. Со взрослыми пациентами развитию переноса способствует использование кушетки, когда аналитик находится вне зоны видимости. В отношениях начинают проявляться особые ожидания пациента, основанные на личных свойствах и предшествующем жизненном опыте. В условиях недостатка реальной информации об аналитике, эти ожидания захлестывают сознание, чтобы дополнить неясную картину. Вне консультационной комнаты наш привычный перенос на всех, с кем мы встречаемся, изменяется откликами этих людей, показывающими, когда мы правы, а когда ошибаемся в своих ожиданиях. Аналитический сеттинг уникален тем, что преднамеренно создан для того, чтобы сконцентрировать, пронаблюдать и понять перенос, вместо того чтобы изменить или развеять его. Позиция и функция аналитика способствуют развитию материнского или отцовского переноса. Примерами других ситуаций, в которых наглядно происходит подобное, являются отношения с учителями, руководителями на работе и врачами.

Работа психоаналитика заключается в том, чтобы действовать в качестве участвующего наблюдателя, слушающего пациента, но в то же время пытающегося слышать то, что находится по ту сторону слов, что подразумевается и что избегается. Мы обнаружили, что свободные ассоциации или игра в случае с детьми в консультационной комнате обнаруживают поразительные паттерны поведения и связи в душе пациента, о которых он не знает. Они наполнены бессознательными сообщениями. В людях также много такого, что могут увидеть только другие люди. Аналитик, желающий помочь, может дать возможность нам увидеть кое-что из того, что наши друзья знают, но никогда не смогли бы нам сказать.

Аналитик не должен и не может оставаться совершенно нейтральным наблюдателем. Он или она должны действительно понять, о чем говорит пациент, оказаться под влиянием и вовлечься, одновременно стараясь продолжить наблюдать и размышлять. Самонаблюдение имеет для аналитика решающее значение: отслеживание реальных эмоциональных влияний пациента, готовность быть принимающей стороной, чтобы лучше понять, как пациент устанавливает отношения. Такие переживания аналитика относятся к контрпереносу. Два примера помогут показать тонкое взаимодействие между переносом и контрпереносом.

 

Даг сердито упрекает аналитика, когда та предупреждает его о недельном перерыве в анализе. Аналитик чувствует себя виноватой, но также обиженной и хочет оправдаться. Ей необходимо быть в состоянии ощутить силу и специфику ярости пациента, направленной на нее лично, через что-то реально происходящее в анализе. Она должна опереться на опыт без разрядки его в действии, чтобы наполнить его должным смыслом.

 

Аналитику в этой ситуации не требуется ни занимать назидательную позицию, ни отступать с быстрыми извинениями и объяснениями (что было бы проще всего), а задуматься: «Почему все происходит именно так?», «Почему сейчас?» и «На что это мне кажется похожим и каково быть в этот момент Дагом?» Аналитик на основе того, что она знает о Даге и какие чувства вызывает в ней текущая ситуация, старается идентифицироваться с ним в своем сознании. Она может заинтересоваться «С каким внутренним образом меня Даг говорит и на что реагирует? Это родительская фигура, легкомысленно оставившая его и никогда не учитывающая оправданные жалобы? Или возможно я в этот момент являюсь кем-то, кто разъярил его напоминанием, что он не является центром вселенной? Или я чувствую себя как один из партнеров, отбывающий на эксклюзивные каникулы, выставляющий напоказ перед ним свою сексуальность и способность иметь партнера?» Если аналитик будет способна правильно уловить образ и чувства пациента, и высказать Дагу свое предположение о том, что сейчас происходит и почему, она сможет вызвать его интерес и любопытство к возникшим у него огорчению и ярости, дав этим ему некоторое облегчение и новое понимание. Аналитику следует позаботиться о том, чтобы, делая это, не стать защищающейся или интеллектуализирующей, потому что Дагу это может показаться отказом от любой настоящей ответственности за его душевное страдание, и тогда он не сможет осознать, что перерыв на самом деле причиняет ему боль.

Таким образом, аналитик старается опереться на душевное страдание, свое собственное и пациента, пытается вынести его и понять вместо того, чтобы, защищаясь, оттолкнуть или поспешно найти облегчение в извинениях и объяснениях. Если бы она поступила так, то ослабила бы необходимое напряжение аналитической позиции и отреагировала бы скорее в стиле обычной социальной ситуации. Плодотворный, хоть временами и некомфортный, процесс, заключающийся в поддержании напряжения и выдерживании того, что пациент чувствует и как воспринимает кого-то, в то время как этот кто-то находит полезный способ сказать пациенту о происходящем, часто называют контейнированием, а процесс создания связи в анализе, приглашающий пациента к размышлению, является примером интерпретации. Интрпретации, сделанные аналитиком, направлены на то, чтобы выявить бессознательное или латентное значение поведения пациента. Они исследуют зашиты, действующие в данный момент, и часто связывают прошлое и настоящее. Интерпретация переноса затрагивает то, что непосредственно происходит в кабинете между аналитиком и пациентом. Ее преимуществом является то, что она обращена к ситуации здесь и сейчас, к тому, что эмоционально «горячо» и происходит в отношениях в данный момент. При внимательном рассмотрении следующий сеанс с Дагом иллюстрирует все эти положения.

 

На сеанс, последовавший за объявлением аналитика о предстоящем перерыве, Даг прибыл с опозданием. Все его объяснения этого опоздания звучали совершенно правдоподобно. В то же самое время в его словах: «Так что, если я опоздал, вам то что?», имелась некоторая мрачная легкомысленность. Аналитик осознала это, но никак не прокомментировала.

После молчания, во время которого Даг вздыхал и крутился на кушетке, он сообщил о ситуации на работе, когда его начальница вновь подвела всю команду, согласившись на два проекта одновременно. Его группа с напряжением работала над первоначальным проектом и как раз, когда они вероятнее всего должны были получить этот заказ, начальница фактически забирает поддержку и ресурсы, выбив у них почву из-под ног. Аналитик знала, как сильно Даг увлечен этим проектом. Для него это было важным делом, шансом показать, на что он способен. Даг продолжил, производя впечатление, что он находится в ярости и в тоже время бессилен, практически как ребенок, который не в силах повлиять на ситуацию. Он говорил о подробностях рабочей обстановки, беспомощном гневе своей команды, жалобах клиента и унижении, испытанном самим Дагом при уведомлении клиента о задержке, которую Даг не контролирует. Слушая о его душевных переживаниях и жалобах, аналитик осознала фантазию Дага о том, что его начальница, могущественная женщина, тайно преследует свои интересы. Был даже намек на то, что у нее флирт с другим клиентом, что стало причиной предпочтения ею другого проекта.

Даг рассказывал со всеми подробностями, и, на самом деле, его в это время не интересовало мнение аналитика. Он не дал ей вставить ни слова, и так прошло полчаса. Между тем его аналитик пусть и в молчании, но напряженно работала. Осознав боль пациента, его ярость и унижение на работе, она ощутила уверенность, что он испытывает такие же чувства и к ней в этот момент. Ему не было свойственно опаздывать или не проявлять интереса к тому, что она могла бы сказать. Аналитик вынуждена была остановить себя, чтобы не защищаться: ей хотелось бы сказать ему, что она тоже сожалеет, что вынуждена вычеркнуть эту неделю. Она обнаружила, что размышляет о том, как это могло переживаться Дагом в бытность маленьким мальчиком, когда отец бросил их, а мать защищалась от своего горя чередой коротких любовных романов, часто оставляя его заботам своей сестры.

Аналитик нашла момент, когда Даг остановился, чтобы подумать, и сказала, что полагает, он дает ей понять, как расстроен и рассержен на нее сегодня из-за неожиданного недельного перерыва. Даг был не в настроении для такого и запротестовал: «Ха! Вечно вы считаете, что все про вас, не так ли!» Она предположила, что он чувствует себя униженным из-за ее деспотичного решения, как будто он неважен и как будто она не понимает, насколько, на самом деле, важно все, происходящее сейчас в анализе. Он слушал внимательно. Она продолжила, сказав, что у нее возникло впечатление, что он воспринимает ее, как материнскую фигуру, которая утратила к нему интерес, когда на сцене появился привлекательный мужчина.

Даг стал заметно спокойнее и более мягким и рассудительным голосом сказал: «Забавно, что когда я выходил отсюда вчера, то увидел мужчину на улице возле вашего дома. Я никогда не видел его прежде, и у меня мелькнула мысль, что он ждал, чтобы посмотреть на меня, перед тем как войти». Продолжая, он рассказал аналитику о сложностях со своей девушкой. Его очень ранит и унижает, когда она разговаривает с другими мужчинами во время их выходов. Это вылилось в большую ссору на прошлых выходных, когда он обвинял девушку в том, что она поглощена собой и любит получать все внимание. Он заинтересовался, не происходит ли здесь то же самое, не создает ли он, по сути, все эти ситуации. Последовало долгое молчание, и как раз перед окончанием Дуг тихо и трогательно сказал: «Жаль, что мой папа не остался рядом, тогда бы я мог просто успешно заниматься своими делами вместо того, чтобы следить за своей мамой, выискивая, что она затевает все время».

 

В ходе достижения понимания (инсайта) о том, что пережитые им в прошлом растерянность, страдание и унижение заставляют его вести себя разрушительно в настоящем, пациент также приобрел новый опыт. Он был понят кем-то, кто действительно знает и выдерживает его душевные страдания, его гнев, направленный на нее, кем-то, кто продолжает попытки понять и помочь ему даже в горячке происходящего. Даг добавляет новую фигуру к своим внутренним фигурам. Наряду с прежними ожиданиями от женщины-матери, занятой своим мужчиной и не желающей знать, как это ранит его, у него появился опыт другого типа женщины-матери – той, которая заботиться о его переживаниях, несмотря на то, что у нее есть своя собственная жизнь.

Вот еще пример, показывающий взаимодействие между переносом, контрпереносом, контейнированием и интерпретацией.

 

В детстве Катерина испытала значительные лишения и насилие, в том числе сексуальное. В старшем подростковом возрасте ее проблемы усложнились сексуальным злоупотреблением со стороны терапевта, который «помогал» ей.

В ее анализе возникали характерные периоды крайнего отчаяния, когда она лежала в молчании, не в силах говорить, и все же передавая отчаянное ощущение, что что-то должно быть сделано, поскольку она ничего не может сделать для себя сама. Аналитик чувствовала себя бессильной и бесполезной, поскольку отсутствие ассоциаций Катерины препятствовало ее способности понять эти ужасные переживания.

Когда Катерина освоилась в анализе, она живо описала, как мать обычно заставляла ее замолчать, давая ей еду, когда она сильно страдала и жаловалась. На сеансе со своим аналитиком Катерина размышляла вновь о том, почему терапевт допустил по отношению к ней злоупотребление. В прошлом Катерина либо испытывала невыносимое чувство вины, либо переполнялась к нему ненавистью и гневом. Теперь ее аналитик, привлекая свой недавний опыт переживания беспомощности перед лицом ее отчаяния, предположила, что, возможно, для прежнего терапевта ущерб, боль и беспомощность Катерины оказались совершенно невыносимыми и он почувствовал, что любой ценой должен найти волшебный способ заставить замолчать ее страдание, может быть, в каком-то смысле подобно кормлению ее матерью. В продолжение этого сеанса они исследовали дальше эту мысль.

На последовавшем вскоре после этого сеансе Катерина вновь погрузилась в глубокое уныние, не в состоянии предложить аналитику ничего, с чем она могла бы работать, чтобы ей помочь. Ее аналитик испытывала практически непереносимое чувство вины из-за того, что не могла помочь пациентке в ее ужасном страдании, тем не менее, оставалась в роли аналитика, слушая, размышляя и стараясь понять. Почти в конце сеанса Катерина язвительно сказала: «Итак, я полагаю, что у вас нет волшебной палочки, чтобы помочь мне». Аналитик ответила, что Катерине ужасно чувствовать, что аналитик не может ничего сделать для избавления ее от отчаяния. Когда она чувствует себя так плохо, то хочет чего угодно, как бы ужасно или разрушительно это ни было, чтобы облегчить свои страдания, и приходит в бешенство из-за того, что аналитик не собирается принимать меры. А еще в свете их обсуждения несколько дней назад, она полагает, что есть часть Катерины, которая испытывает облегчения от того, что аналитик может вынести ее болезненное состояние, не прибегая к помощи волшебной палочки.

На следующий день Катерина пришла задумчивой и менее угнетенной. Она сказала, что много думала над тем, что сказала аналитик. То, что не выходило из ее головы больше всего, это мысль о том, что аналитику может быть ужасно тяжело рядом с ней, когда она в таком состоянии, и что аналитик может испытывать боль и беспомощность. Аналитик отметила, что в недавней ситуации Катерина вообразила, что поскольку аналитик ничего не делала, то она всего лишь равнодушно сидела. Если аналитик не принимала каких-то мер, то, может быть, она не чувствовала боль Катерины. Ей казалось, будто между быстрым реагированием и полным безразличием ничего не существует. Катерина с удивлением в голосе сказала, что это так и есть.

 

В этом примере аналитик по-разному говорит со своей пациенткой в течении короткого периода времени. Разговаривая о злоупотреблении терапевта, они вместе размышляют над новым пониманием его действий. Это было полезной частью их беседы, и хотя это не было интерпретацией переноса, но вытекало из контрпереноса аналитика, с которым она боролась на протяжении многих сеансов. Несколькими днями позднее, когда они вернулись в пекло знакомых и невыносимых переживаний, интерпретация переноса возникла из предположения, сделанного на предыдущем сеансе. Именно в интерпретации переноса для Катерины все собралось воедино, и она почувствовала изменение. Она вернулась, описывая совершенно новый опыт, полученный с аналитиком как с новым объектом, с аналитиком, которая находилась под чрезвычайным давлением, чувствовала стремление заставить замолчать боль свое пациентки, но продолжала размышлять и пытаться помочь ей более конструктивно.

Со стороны аналитические отношения могут показаться искусственными. По сути, получается, что они содержат все сложности и страсти, свойственные близким человеческим отношениям. Необычной особенностью является сдержанность аналитика, его или ее попытки все время размышлять вместо того, чтобы выплескивать на пациента непосредственную реакцию. Хотя это полностью возможно только в теории, а на практике аналитик часто оказывается склонен, не осознавая этого, несколько втягиваться во взаимодействие и приноравливаться к тому, что пациент хочет и ожидает. Таким образом, привычные паттерны отношений пациента будут иметь тенденцию разыгрываться в миниатюре. Это не может вызывать слишком сильное напряжение, поскольку сейчас мы не говорим о большом «отыгрывании» аналитика, включая нарушение конфиденциальности или неуместные нарушения границ, как это было у первого терапевта Катерины. Тем не менее, едва уловимое разыгрывание является неизбежным, поскольку аналитик улавливает бессознательные намеки пациента в отношении того, как реагировать.

 

Марк, в жизни весьма скованный и завязший в своих проблемах человек, мог приходить на сеанс полный энтузиазма по поводу возможной новой работы, а его аналитик испытывала в такие моменты удовлетворение от того, что дело сдвинулось. Затем через несколько дней он впадал в пассивность, расплывчато упоминая, что забыл позвонить про заявление о приеме на работу или потерял его, и т. п.. Аналитик была разочарована и встревожена, жаждала подтолкнуть Марка к действию, и замечала, что комментирует его бездействие в несколько командном тоне. Он становился тогда более пассивным, в то время как она делалась все активнее, все время стараясь скрыть свое раздражение. Временами она обнаруживала, что в ее голосе появляется метал, вопреки ее усилиям продолжать размышлять и сдерживать свои реакции. В ответ Марк бы говорил со смесью покорности и скрытой насмешки. Это стало чуточку походить на садо-мазохистский стиль взаимоотношений между Марком и его авторитарным отцом.

 

Аналитику было необходимо найти способ поразмыслить над таким положением дел. Ей следовало разобраться со своими чувствами и побуждениями, и быть в состоянии увидеть ситуацию в целом. Только тогда она смогла бы сделать интерпретацию, которая разбудила бы любопытство Марка, показала бы ее понимание его ситуации и имела бы шанс помочь ему измениться вместо того, чтобы просто продолжать повторение пожизненного паттерна поведения.

В анализе есть соблазн создавать интеллектуальные связи без действительной опоры на мощные желания и чувства. Однако интеллектуальные связи сами по себе и близко не являются эффективными.

 

Бет рационально знает, что она всегда уступает мужчинам старше нее и теряет ясность ума, потому что ее отец любил доказывать, что он умнее женщин, и она не могла допустить, чтобы он почувствовал себя униженным. Однако пройдя через множество ситуаций, когда она подчинялась своему аналитику, и после того, как он обратил ее внимание на то, что она делает именно это, Бет пришла к осознанию этой модели. Тот факт, что аналитик проявляет интерес к тому, что она делает, что он не просто соглашается с этим, а исследует почему, дает ей понять, что он не является уязвимой отцовской фигурой, как она восприняла его вначале. Она начинает проявлять логичный и острый ум, и обнаруживает, что аналитик далек от того, чтобы критиковать ее или становиться униженным, он взаимодействует с ней на равных. Отец в ее сознании остается уязвимым, но начинает меньше заслонять ее горизонт. Он просто стал самим собой, а не образцом мужественности.

Вскоре Бет сообщает, что во время визитов домой она временами стала испытывать нежность, временами раздражение из-за отцовской ранимости, но уже больше не чувствует себя подавляемой им. Она также обнаружила, что узнала отца лучше, и он оказался не таким уж нетерпимым, как она полагала. Ее образ отца был ограниченным и карикатурным; развитие их отношений было заглушено их повторяющимися и стереотипными реакциями друг на друга. Ее самооправдывающий, занимающий уйму времени внутренний диалог с ним перестал вторгаться в ее жизнь. Ее мир стал немного больше и свободнее.

 

Должно быть, к этому моменту стало очевидно, что аналитик работает множеством способов. Мы говорили о важности «контейнирования», переживания нового опыта и интернализации новой фигуры. Пациентам также становятся доступны, на первых порах зачастую неохотно, собственные, ранее отринутые чувства и мысли, части своей личности, которые с трудом укладываются в то, как они хотели бы себя видеть. Чтобы избавиться от нежелательных аспектов себя, целые зоны личности могут быть остановлены в развитии или отвергнуты. Например, ужас Насимы перед развитием ее сексуальности и страх, что став сексуальным подростком, она станет бесконтрольно вступать в беспорядочные половые связи, подразумевал, что она вообще не могла развить взрослую сексуальную идентичность. Она была подавлена и приостановлена в развитии. Постепенно в ходе анализа она смогла вернуть свои сексуальные переживания и фантазии, пережить их вновь в отношении аналитика в переносе. В ходе работы ей помогли понять ее страхи и процесс ее подросткового развития смог продолжиться, на этот раз с надеждой на то, что она не будет переполнена невозможными и запрещенными сексуальными желаниями.

Психоанализ может помочь смягчить то, что Фрейд назвал навязчивым повторением. Это бессознательное стремление может привести нас к повторному разыгрыванию тех же ситуаций, которые ранее вызывали душевное страдание, вопреки нашему сознательному желанию в следующий раз сделать все иначе. Алан, пациент, исследовавший свое сновидение в нашем первом примере, ограничил свою жизнь в ответ на бессознательный страх перед собственной смертоносной импульсивностью. Несмотря на это он обнаруживал, что постоянно чувствует себя приниженным и доведенным до яростного отклика – самая худшая и самая ужасная для него ситуация. Насима, чье подавленное поведение служило защитой от страха беспорядочных половых связей, пыталась предпринять шаги к улучшению и приезжать на сеансы на такси вместо того, чтобы требовать, чтобы мать подвозила ее каждый раз. Но при первой же попытке она обнаружила, что случайно забралась в машину, которая как она «думала» была ее такси, со странным мужчиной, который на самом деле ждал кого-то еще.

При помощи опыта психоанализа оба, и Алан, и Насима, пришли к осознанию того, каким образом они создают внешнюю ситуацию, чтобы разыграть и разработать свое внутреннее видение себя относительно других. Однажды осознанное и понятое, благодаря многочисленным разыгрываниям в отношениях с аналитиком, постепенно стало рассматриваться с точки зрения собственного участия пациента в постоянном воссоздании болезненного события, и это позволило более активно вовлечься в другой, более продуктивный способ отношений.

Внутренние отношения воссоздаются и искажают взаимоотношения нашей повседневной жизни. Например, глубокое убеждение Бет в том, что все мужчины уязвимы и им следует подчиняться, нашло отражение в том, как она взаимодействовала с мужчиной аналитиком. Он стал «экстернализацией» (внешним образом) ее внутренней картины отца из детства. Изменения возникли благодаря аналитической интерпретации многочисленных случаев, когда эта внутренняя картина имела живое выражение. Это можно описать, как тестирование реальности внутреннего мира и изменение его в свете новых знаний.

Изменениям также способствует предоставление безопасного и постоянного сеттинга для раскрытия заблокированного развития. Аналитическая позиция – это позиция исследования. Она является лишенным морализаторства, безоценочным отношением, которое со временем и вместе с интерпретациями интернализуется (принимается внутрь) пациентом. Она склона изменять или замещать жестко критикующее, насмехающееся или высокомерное Супер-Эго, с которым пациент пришел в терапию. Например, со временем Алан стал многое понимать о причинах своего агрессивного и подавляющего поведения, которое демонстрировал в отношении аналитика и других людей, и которое презирал в себе. Он смог увидеть, как на травмирующие потери и расставания ранних лет он реагировал страхом, самозащитным всемогуществом и агрессией, посредством которой надеялся удержать тех, кого любит, и заставить их остаться с ним. Осознание этого и переживание понимания со стороны аналитика, несмотря на все нападки Алана, приводило к тому, что он мог относиться к себе с большим пониманием, и необходимость действовать безжалостно уменьшалась. Другими словами, он интернализировал более поддерживающую, понимающую и ободряющую совесть и новые ориентиры к действию.

Из прочитанных выше примеров может показаться, что вслед за инсайтом работа завершена. На самом деле должен быть выполнен длительный процесс, известный как проработка. Психоанализ занимает скорее годы, чем месяцы. Следуя за периодами эмоционального и интеллектуального понимания, старое сопротивление появляется вновь под влиянием навязчивого повторения. Та же самая ситуация вновь входит в аналитическое взаимодействие – теперь в другой обстановке или в другом виде, словно над ней никогда прежде не работали. Проработка требует, чтобы пациент понял, что смысл текущей ситуации является переизданием того, что уже было осмыслено. Постепенно пациент научается определять это для себя, начинает чувствовать и переживать по-другому.

Активность проработки тесно связана с процессом скорби, одним из центральных понятий психоанализа. И скорбь, и проработка подразумевают постепенный отказ от любимых, но утраченных, людей или идей. Оба процесса подразумевают психическую работу и боль, и оба занимают время. Анализ включает в себя отказ от желанного, но нереалистичного восприятия себя и от привычных паттернов отношений. Старая позиция оплакивается, и мы, таким образом, освобождаемся для приобретения новой почвы. Мы также должны осознать, что мы не можем стать другими людьми; благодаря анализу мы глубже и полнее становимся самими собой.

Страдание – это часть человеческого состояния, человеческие существа развиваются скорее через потери, конфликты и неудачи, чем через успех. Но для тех, у кого преобладает страдание, чьи внутренние конфликты подавляют развитие, а неудачи повторяются, психоанализ может изменить деструктивные паттерны поведения и предложить возможность обретения большей независимости во владении ситуацией. Как сам Фрейд выразил это, отвечая на вопрос, как психоанализ может помочь, если болезнь связана с ранним опытом, который не может быть изменен: «Многое будет приобретено, если мы сможем трансформировать Ваше истерическое страдание в обычное несчастье. С психической жизнью, возвращенной в здоровое состояние, Вы будете лучше вооружены против этого несчастья» (Breuer and Freud, 1985: 305).

 

Пер. Ю. Колчинской.

Ред. И. Ю. Романова.