Мышление, опыт и коммуникация в работах Уилфреда Биона

И.Ю. Романов

 

Откажитесь от памяти, откажитесь от будущего времени в своих желаниях, забудьте о том и о другом, забудьте и о том, что вы знаете, и о том, чего вы хотите, для того, чтобы дать место новым идеям. Мысль, невысказанная идея могут витать в пространстве, отыскивая себе место. Среди таких идей, мыслей может быть ваша собственная, которая, как вам кажется, рвется из вашей головы, но эта же мысль может исходить и извне, а именно, от пациента.

У.Р. Бион.

 

Цель данной статьи – привлечь внимание отечественных философов к идеям английского психоаналитика Уилфреда Руперта Биона (1897-1979), давно вошедшим в золотой фонд современного психоанализа и внимательной к нему западной философии. В психоаналитических кругах творчество Биона сегодня принято сравнивать с работами Жака Лакана. Этих исследователей действительно объединяет склонность к философским умозрениям, тяга к формализации психоаналитического знания, теоретическая и стилистическая трансдискурсивность. Тем не менее в философии (в особенности, отечественной) имя Биона известно гораздо меньше Лакана, что обращает нас к различиям их подходов. Отвлекаясь пока от теоретического содержания, отметим, что учение Биона в большей степени чем лакановское остается внутри собственно психоаналитической предметной области. Психоз и галлюцинация, интерпретация и перенос, аффекты и раннее развитие – вот что занимает Биона прежде всего иного. Истоком и конечной целью его размышлений остается уникальное событие психоаналитического опыта. И если в ходе своего движения его мысль приходит к новой постановке классических философских проблем, то значимой в этой «отсроченной рефлексии» оказывается сама отсрочка, путь, а не конечная станция. Между тем это нахождение внутри психоанализа, отсутствие резких, скандальных и выразительных выходов вовне, разрывов и демаршей, делало фигуру Биона менее заметной и как будто менее привлекательной для привыкшего к сенсациям современного философского сознания. Хотя его вклад в философию весьма значителен, Бион никогда не принадлежал к какой-либо философской школе или интеллектуальному движению (вроде структурализма). С другой же стороны, четко очерчивая свою психоаналитическую идентичность – кляйнианского психоаналитика, – Бион никогда не был экзегетом. Возможно, это в некоторой степени объясняет, почему оригинальные понятия бионовской теории сегодня можно встретить в самых разнообразных «психоаналитических культурах», тогда как циркуляция психоаналитических идей Лакана по большей части ограничивается пределами Франции, причем, почти исключительно – кругом собственно лакановских аналитиков.

Разговор о философском значении теорий Биона, на наш взгляд, следует начать с пунктирного абриса области философии психоанализа. Нам уже приходилось писать, что психоаналитический дискурс соседствует с двумя признанными философскими дисциплинами: феноменологией и герменевтикой. С первой его роднит преимущественное внимание к внутреннему, психическому опыту, со второй – использование интерпретаций. Однако для конституирования собственной психоаналитической предметной области более существенны отличия. Демаркационную линию с феноменологией определяет понятие динамического бессознательного, утверждающее, что коль скоро одной из функций Эго является сокрытие бессознательного, возможности рефлексии и самосознания существенно ограничены. Здесь как раз и намечается переход к герменевтическому дискурсу и интерпретативным стратегиям. Но способна ли интерпретация в ее герменевтическом варианте удержать предметность бессознательного? Как отмечал тот же Лакан, коль скоро горизонтом интерпретации выступает понимание, она остается инструментом сознания другого. И здесь обнаруживается вторая специфическая черта психоаналитического дискурса: в отличие от исторической, религиозной или филологической герменевтики он нацелен на исследование отклонений – некоммуницируемых феноменов, расположенных по ту сторону сознательного понимания. Фрейд оставил нам всего лишь намек на возможность бессознательной коммуникации как условия возможности психоаналитического понимания, когда написал: «он [врач] должен обратить свое собственное бессознательное, как воспринимающий орган, к бессознательному больного, воспринимать анализируемого, как приемник телефона, воспринимающая мембрана» [16, с.135]. Но намек этот стал той точкой опоры, что позволила последующим поколениям аналитиков отступить от чисто герменевтического понимания работы анализа (1) и приступить к разработке психоаналитической теории интерсубъективности.

В этом ряду имя У. Биона должно быть названо одним из первых. Вслед за Мелани Кляйн он включил в область психоаналитического исследования те измерения человеческого опыта, которые почти всегда оказываются за пределами не только сознательной рефлексии, но и коммуникативного, диалогического понимания: психоз и младенчество. В завершении трилогии «Воспоминания о будущем» (1979) Бион заметил, что наибольший вклад в спасение жизни сможет внести аналитик, способный смешаться с тем, что сегодня находится дальше всего от психоанализа [10]. В серии работ 60-х — 70-х годов, развивающих концепт проективной идентификации Мелани Кляйн, он описал и формализовал процесс отчуждения частей психического опыта субъекта и его возвращения с использованием психики другого. На основе данной модели Биону удалось построить весьма своеобразную концепцию мышления, опыта и коммуникации, во многом преодолевающую классические оппозиции аффекта и интеллекта, знания и желания, сознания и бессознательного, субъективного и интерсубъективного.

Итак, теория мышления и опыта Биона опирается на специфическую теорию бессознательной коммуникации, в центре которой стоит понятие проективной идентификации. Понятие проективной идентификации было введено Мелани Кляйн для описания определенного типа инфантильных фантазий и затем было концептуализировано в качестве примитивного защитного механизма. Во введении к коллективной монографии «Развитие в психоанализе» Джоан Ривьер пишет, что проективная идентификация «представляет собой фантазию внедрения всей или части самости внутрь объекта для обретения власти и контроля над ним, то ли в любви, то ли в ненависти» [7, с.77]. Сама Кляйн в помещенной в том же сборнике работе «Заметки о некоторых шизоидных механизмах» описывает данный процесс следующим образом: «Вместе с … вредными экскрементами отторгаются и ненавидимые, отколовшиеся части самости младенца, проецируясь на мать, или, я скорее бы сказала, внутрь матери. Эти экскременты и плохие части символизируют не только нанесение повреждения объекту, но также обозначают и обладание, контроль над объектом. … Это приводит к появлению специфических форм идентификации, которые образуют прототип агрессивного объектного отношения. Я предлагаю использовать для обозначения этих процессов термин «проективная идентификация»» [7, с.436-437]. Чуть ниже Кляйн уточняет, что проецироваться могут не только плохие, но и хорошие части самости, что, однако, не всегда хорошо для психики младенца, т.к. приводит к истощению Эго. Тем не менее, подчеркивает она, «процесс отщепления частей самости и проецирования их в другие объекты … является жизненно важным компонентом нормального развития, в той же мере, в которой он важен для формирования патологических объектных отношений» [7, с.438].

Как можно заметить, в своих наблюдениях Кляйн развивает некоторые идеи Фрейда, изложенные, в частности, в статье «Отрицание». Здесь Фрейд утверждает, что первоначальные отношения психики с миром строятся по линиям проекции и интроекции: плохое проецируется вовне, хорошее же интроецируется, присваивается психикой. Таким образом, по мнению Фрейда, формируется, в конце концов, ощущение реальности, и первым отношением к миру (в данном случае скорее объективным, чем объектным) является агрессивное отношение, выталкивание вовне (прототип механизма отрицания). Интересно напомнить, что данный текст Фрейда был прокомментирован Ж. Ипполитом на семинаре Лакана [8]. Используя гегельянскую и марксистскую терминологию, Ипполит говорил о некоем изначальном отрицании-отчуждении субъекта и последующем его «снятии» в мышлении, представляющем не что иное, как диалектическое «отрицание отрицания». (2) Эта интерпретация фрейдовского текста интересна для нас тем, что связывает возникновение мышления с механизмами проекции и интроекции. В том же направлении двигался и Бион, с тем важным дополнением, что его взгляды на проективно-интроективное взаимодействия примитивной психики с миром определялись теорией Мелани Кляйн, нововведением которой стало описание интерсубъективного компонента данного процесса. Поскольку изначально внешним миром для младенца является мать – ее тело и ее психика, – она-то и становится адресатом проекций.

Итак, проективная идентификация была описана Кляйн как процесс отщепления частей самости и проецирования, «помещения» их в другого. Процесс этот выполняет функции защиты, буквально «изгоняя» болезненные и невыносимые фрагменты переживаний субъекта. В связи с этим кляйнианцы не устают повторять, что в основе проективной идентификации лежит механизм расщепления [27]. Можно сказать, что изначальная способность субъективности к расщеплению (фрагментации Эго и самости) является условием возникновения такого типа интерсубъективного отношения, каковым является проективная идентификация. Но одновременно с изгнанием отщепленных частей самости достигается решение еще одной задачи: преодоление младенцем страха отделения от матери, сепарационной тревоги, за счет разрушения границ между субъектом и объектом (другим), и достижения специфического отождествления с ним. Поскольку в фантазии части личности субъекта находятся внутри другого, контролируя его и управляя им изнутри, отдельность не переживается как таковая. Поэтому многие теоретики кляйнианского подхода считаю термин «проективная идентификация» синонимичным «нарциссической идентификации» [23, с.574].

Несмотря на сложность описания данных процессов, при некотором внимании можно обнаружить довольно больше количество клинических, литературных или мифологических примеров их действия. Пожалуй, наиболее очевидным из последних является переживание шаманом отделения своей души, или одной из нескольких душ, ее путешествия и, в определенных случаях, размещения ее внутри какого- либо человека или даже предмета. Вообще, как отмечают антропологи, переживание фрагментации или множественности душ является общим для большинства первобытных народов [13, с.213-216]. Так же, как довольно широко представлено переживание «психического вторжения», являющееся, по-видимому, своеобразным результатом действия проективной идентификации: возвращением спроецированных чувств и частей себя. (3)

Если Кляйн концептуализировала проективную идентификацию одновременно как фантазию и защитный механизм (4), то такие ее последователи, как У. Бион, Х. Розенфельд, Д. Мельтцер и Х. Сигал включили в содержание этого понятия определение примитивной формы коммуникации. С подобной точки зрения проективная идентификация характеризуется не только искажением восприятия другого и отношений с ним со стороны ее субъекта (что описывала Кляйн), но и в не меньшей степени реакцией другого на подобное проективное внедрение. Так, например, О. Кернберг отмечает, что отличием проективной идентификации от других форм проекции является «сохранение эмпатии с проецируемым содержанием» [5]. Поскольку субъект не способен одномоментно избавиться от неприемлемых частей себя, приписав их другому, то ему необходимо заставить другого действительно пережить эти части как свои. (5) Эта особенность превращает проективную идентификацию в чрезвычайно насильственный и манипулятивный механизм, особенно ярко проявляющийся в терапии тяжело нарушенных пациентов. Так, Т. Огден пишет: «При проективной идентификации не только пациент воспринимает терапевта искаженным образом, обусловленным ранними объектными отношениями, кроме этого на терапевта оказывается давление, чтобы он тоже пережил себя в соответствии с бессознательной фантазией пациента» [29].

Отметим, что далеко не все психоаналитики принимают подобное расширение кляйнианского понятия. Так, авторы немецкого учебника по психоаналитической терапии Х. Томэ и Х. Кэхеле отмечают, что, «если бы можно было понять и объяснить способность аналитика к эмпатии и важную часть взаимодействия пациент-аналитик через понятия проективной и интроективной идентификации, то психоанализ получил бы собственную оригинальную теорию коммуникации» [11, т.2, с.209]. Явно ироничный тон данного замечания подразумевает, что подобную теорию создать не удастся. Однако, на наш взгляд, теория эта уже сформулирована со всей возможной отчетливостью в работах У. Биона. Это, с одной стороны, делает излишним обращение к вне-аналитическим теориям коммуникации для описания психоаналитического процесса, а с другой, позволяет надеяться на обогащение самих этих теорий знанием бессознательной динамики интерсубъективного взаимодействия.

Итак, заслугой Биона стало описание проективной идентификации в качестве примитивной формы коммуникации – прежде всего, между матерью и ребенком, а затем и в других типах взаимодействий (в том числе, пациента и психоаналитика). На основе такого описания ему удалось представить как нормальное развитие мышления и общения, так и их нарушений в психотических состояниях, в качестве трансформаций первичной матрицы проективной идентификации. Для формализации описания данного процесса Бион вводит такие понятия, как контейнер, контейнируемое и контейнирование (container, containing, containment), альфа— и бетта-элементы, альфафункция, экран бетта-элементов и некоторые другие.

В статье 1959 года Бион следующим образом описывает случай своей клинической работы: «Когда пациент пытался избавиться от тревог аннигиляции, которые ощущались чрезмерно деструктивными, чтобы удерживать их в себе, он отделял их от себя и вкладывал в меня, связывая их, и надеясь, что, если они пробудут внутри моей личности достаточно долго, они настолько модифицируются, что он будет способен повторно интроецировать их без всякой опасности». И далее: «… Если мать хочет понять, в чем нуждается ее младенец, то ей не стоит ограничивать себя пониманием его крика, лишь как требования простого присутствия. С точки зрения ребенка, она призвана взять его на руки, и принять тот страх, который есть у него внутри, а именно, страх умереть. Это тот страх, который младенец не может держать внутри себя. Он пытается отщепить его вместе с той частью личности, в которой тот находится, и спроецировать на мать» [18]. (6)

Через некоторое время Бион назовет этот процесс контейнированием: ребенок проецирует в мать непереносимые части своего опыта и своей личности, так называемые бетта-элементы, для того, чтобы мать сделала их приемлемыми, переносимыми, воспринимаемыми и, в конце концов, символизируемыми альфа-элементами. Тем самым ребенок использует материнскую психику в функции «органа для переваривания мыслей», которую Бион называет альфа-функцией. «Теория альфа-функции постулирует существование функции личности, которая работает с чувственными впечатлениями и воспринятыми переживаниями, преобразуя их в альфа-элементы. Последние – в отличие от воспринятых впечатлений – могут использоваться в новых преобразованиях, а также для хранения, вытеснения и т.д. … Нетрансформированные чувственные впечатления и эмоциональные переживания Бион называет бета-элементами. Эти элементы не годятся для размышления, сновидения, запоминания или развивающих интеллектуальных функций, которые обычно связаны с психическим аппаратом. Эти элементы воспринимаются как вещи-в-себе (по Канту) и обычно изгоняются посредством проективной идентификации» [24, с.35].

Резюмируем несколько существенных моментов данного определения. Прежде всего, существенно, что различие афльфа-элементов и бетта-элементов не совпадает с различием сознания и бессознательного. Речь идет о тех элементах психики, которые не могут стать источником опыта переживаний – как сознательного, так и бессознательного. Пациент с нарушенной альфа-функцией не может не только сознательно мыслить, но и вытеснять, видеть сны, мечтать. Как пишет Бион, такой пациент – психотик – «не способен ни заснуть, ни проснуться» [24, с.16]. Следующий момент связан с тем, что собственно проективная идентификация – или, как говорит Бион, чрезмерная или патологическая проективная идентификация – начинает действовать тогда, когда не срабатывает процесс контейнирования. Фрагменты переживаний по тем или иным причинам становятся некоммуницируемыми, а вследствие этого – нерепрезентируемыми психически. Единственно возможный способ обращения с ними теперь – это изгнание, эвакуация. Как пишет Бион, «активность, известная нам как «мышление», первоначально являлась процедурой, направленной на освобождение психики от добавочного раздражения и ее механизмом является то, что Мелани Кляйн описывала как проективную идентификацию» [21, с.8]. Однако эта первичная форма мышления, пра-мышление, при нормальном процессе развития преобразуется посредством постепенно формирующегося разума как «аппарата для осмысления мыслей». В ситуации же сбоев контейнирования изгнанные элементы возвращаются непереработанными, в виде т.н. «странных», «причудливых» или «пугающих» объектов (bizarre objects), образов галлюцинаций, но не сновидений. И наконец, последний момент. Проецируемое содержание психики непосредственно связано с наиболее примитивными тревогами, в частности, страхом аннигиляции, являющимися наиболее ранним выражением влечения смерти. В полном соответствии с европейской культурной традицией Бион считает смерть наиболее нерепрезентативной реальностью. Однако, вслед за Кляйн, он описывает и систематизирует различные способы обращения с нею, ее искажения и отклонения.

Иллюстрируя процесс контейнирования, Бион приводит самые разнообразные примеры – от кормления ребенка, понимаемого им психологически как превращение матерью «плохого» внутри ребенка (грызущего чувства голода) в «хорошее» (насыщение), до эффекта психоаналитической интерпретации. На наш взгляд, еще одним хорошим примером может служить эстетическая концепция катарсиса в «Поэтике» Аристотеля. Конечно, в данной категории отчетливо прослеживаются ее медицинские (очищение от грязи) и религиозные (очищение от вины) корни, оказавшие влияние и на фрейдовскую «гидравлическую» модель абреакции. Однако не вправе ли мы предположить, что именно возвращение зрителю трагедии его ужасающих страхов в эстетически переработанной форме приводит к их очищению через сострадание? В таком случае можно сказать, что циклы проекции («нет, невозможно, чтобы такое происходило со мной») и интроекции («как это близко тому, что я чувствую») составляют основу эстетической реакции и идентификации, что, по-видимому, позволяет преодолеть старую искусствоведческую оппозицию «остранения» и «вчувствования».

Важнейшим тезисом теории Биона является противопоставление мышления и мысли. Оно постулируется многократно, и в различных контекстах приобретает разную окраску. Так, например, в контексте гносеологической проблемы различения правды и лжи Бион утверждает, что «существование «мысли» является верным до тех пор, пока она не сформулирована мыслителем» [21, с.59]. В наиболее общем виде мысль (или, как иногда говорит Бион, «прото-мысль» или «до-представление») представляет собой необработанный бетта-элемент, т.е. нетрансформированное в представление чувственное впечатление или эмоциональное переживание. В подобном решении проблемы «происхождения идей» можно увидеть следы философии эмпиризма, с тем существенным дополнением, что функцией сознания у Биона, как и у Фрейда, является восприятие не только внешней, но и внутренней реальности. Однако, все не так просто, ибо необработанная мысль или бетта-элемент одновременно является фантазией о плохом объекте. Недостаток чего-то хорошего переживается примитивной психикой как присутствие чего-то плохого, что, следовательно, должно быть изгнано. Поэтому задачей матери является не только предоставление ребенку «хорошего»: молока, заботы, любви, – но и устранение того «плохого», что ребенок пытается эвакуировать. Таким образом, прото-мысль представляет собой некое сочетание неясного первичного впечатления, эмоционального или сенсорного (источник своеобразного «аффицирования», в терминологии Канта), и некую врожденную идею или априорную форму плохого-и-разрушительного-что-должно-быть-изгнано.

Такая «мысль» имеет две возможности для своего развития и трансформации. Первый, патологический, заключается в том, что мышление продолжает функционировать в своей исходной форме, как аппарат для эвакуации. (7) Изгоняемые бетта-элементы не получают переработки вовне и возвращаются в виде странных, преследующих, галлюцинаторных объектов. Как пишет Бион, «младенец, начавший со страха смерти, заканчивает тем, что вмещает в себя безымянный ужас» [21, с.97]. В таком виде бета-элементы не могут подвергнуться связыванию, между ними не устанавливаются отношения по правилам вторичного процесса (логической когерентности и соотносимости с реальностью), они не могут стать основой ни вытеснения, ни фантазирования, ни обдумывания. Но поскольку попытки психики преобразовать их не прекращаются, такие объекты все же вступают в некие странные отношения, называемые Бионом «склеиванием». В таком склеенном виде бетта-элементы образуют экран, заменяющий нормальный барьер вытеснения. Но если последний функционирует в качестве «полупроницаемой мембраны» (Бион) или «пористого бессознательного» (Кляйн), обеспечивая взаимообмен сознания и бессознательного, то экран бетта-элементов полностью изолирует друг от друга различные элементы психического опыта, включая опыт восприятия внешней реальности.

Другой путь заключается в предоставлении матерью ребенку своего разума в качестве «аппарата для обдумывания мыслей» и постепенная интериоризация функции контейнирования. Что же представляет из себя данный процесс с точки зрения теории мышления и какова интенция его развития? Авторы фундаментального «Введения в работы Биона» пишут: «Реальный опыт с настоящей грудью вырабатывает у ребенка навык избавления от плохой груди. … В терминах теории мышления, Бион полагает, что в этом случае мы имеем более сложную ситуацию. С одной стороны, мы можем сказать, что до-представление (врожденное ожидание груди, аналогичное кантовскому понятию «чистого сознания») соединилось с реализацией (реальным опытом общения с грудью) и привело к рождению понятия. Когда до-представление не обнаруживается в реальной груди, имеет место комбинация до-представления и фрустрации (эту ситуацию Бион называет негативной реализацией, или – используя другие понятия – эта ситуация равносильна комбинации до-представлений, которая может уступить место тому, что похоже на «мышление»)» [24, с.31].

Важнейшими составляющими процесса контейнирования являются способность матери к «мечтаниям» (reverie), переработка и активное возвращение ребенку его тревог. Это возвращение может выражаться в таких простых действиях, как кормление и укачивание, или в более сложных, символических актах: словах, интонациях голоса и т.д.; важно, что во всех подобных ответах присутствует восприимчивость к тревогам ребенка, их связывание со своими собственными и переработка с помощью более зрелых психических функций. Как показала Х. Сигал, процесс этот достигает своего завершения в развития способности к формированию символов: речь так же является тем, что мать дает ребенку, обучая его выражать желания и страхи, а также предлагая символические замещения собственного отсутствия.

Последнее обращает нас к еще одной кляйнианской теме, активно разрабатываемой Бионом, – «депрессивной позиции» как условии развития мышления и символизации. Колебания между параноидно-шизоидной и депрессивной позициями в ходе развития, жизнедеятельности и психоаналитического процесса постоянно занимали его внимание. Мы оставим за пределами статьи подробное рассмотрение данной темы, отметив лишь одно. Последовательное развитие типов идентификации – а, фактически, типов переработки опыта – предполагает переход от наиболее простых форм одномерного и двумерного пространства к четырехмерному пространству, включающему время. Более зрелые типы проективной идентификации уже предполагают наличие некоего пространства – например, представление о теле или психике матери, в которые могут быть «помещены» проецируемые элементы. Однако в них отрицается существование времени и тем самым сепарация (что, кстати, обуславливает то, что единственно возможной модальностью аналитической работы с ними является здесь-и-сейчас). Следующим же шагом, открывающим депрессивную позицию, является интроективная идентификация: замена объекта его психическими и символическими репрезентациями при осознании его реального отсутствия [23, с.570-573].

Развитие мышления и психики в целом невозможно отделить от становления способности познавать и быть познанным. Бион называет эту двунаправленную функцию личности К-связью, связью через знание (от английского слова «knowledge»). К-связь равноправна и во многом противопоставлена двум другим видам эмоционального опыта: L-связи, связи через любовь (love), и Н-связи, связи через ненависть (hate). В этом пункте Бион развивает идею Кляйн об «эпистемофилическом инстинкте». Как ясно из вышесказанного, важнейшим условием развития мышления, по Биону, является способность переносить боль и фрустрацию. При дефиците этой способности мышление работает как эвакуация, а К-связь оборачивается –К-связью (минус-К): незнанием и нежеланием знать и быть узнанным. В этом контексте Бион предлагает новую для психоанализа трактовку мифа об Эдипе, а точнее, соединяет психоаналитическую трактовку с более традиционными, в том числе, философскими интерпретациями. Трагедия Эдипа заключается в борьбе желания знать и нежелания знать. Знание его есть знание своего происхождения от родительского союза и знание своего преступления против этого союза. Мы можем видеть, как в этом пункте Бион соединяет философское понимание знания (знание себя) с мифологическим (знание своего происхождения) и психоаналитическим (знание о сексуальности). (8) Но кроме того он добавляет нечто новое: неспособный терпеть фрустрацию в присутствии родительской пары Эдип разрушает ее и тем самым разрушает всякую возможность устанавливать отношения между независящими от него объектами и представлениями. Разрушается сама способность мыслить и познавать, что и символизируется в трагедии слепотой Эдипа – вначале метафорической, а в конце реальной [17; 21].

В контексте данной интерпретации мифа мы можем заметить, что Бион понимает познание близко кантовской способности суждения, т.е. как способность устанавливать и/или открывать связи между представлениями. Она может нарушаться так же, как нарушается способность создавать сами представления – альфа-функция. Новым истоком нарушений выступает теперь агрессия ребенка по отношению к родителям, соединенным в фантазматическом союзе, «нападение на связи». Как пишет Р. Хиншелвуд: «Бион полагал, что предметы, соединенные в мышлении, могут вызывать реакции, подобно родителям, соединенным сексуально. Опыт предметов, соединяемых вместе в мышлении, есть версия комбинированной родительской фигуры, зафиксированной внутри (или интернализованной)» [28]. (9) Но если выходом из первого тупика является материнское контейнирования и постепенное развитие мышления, то на данном этапе ребенок сталкивается с новой задачей: признания своей отдельности и ограничения воображаемого всемогущества. Решение же этой задачи, по мысли Биона, возможно только за счет развития способности познавать истинные взаимосвязи, а значит – признавать свою зависимость от них и управляющих ими законов.

 

Подытожим в заключение наше понимание философского значения работ Биона.

  1. Бион создает концепцию мышления, основываясь на специфическом понимании примитивных форм взаимодействия матери и ребенка, а также их значения для формирования человеческой субъективности. Понимание это базируется на кляйнианской теории проективной идентификации и собственно бионовской модели контейнера-контейнируемого. Возникающая в результате концепция мышления не противопоставляет его ни коммуникации, ни эмоциональному опыту. Напротив, в бионовском понятии К-связи – связи через знание – выделяется как раз момент установления/разрушения связей – связей с другим и связи с реальностью внутреннего и внешнего опыта – как основная функция мышления. Тем самым получает новое решение традиционная для европейской философии и психологии проблема соотношения «аффекта и интеллекта» (достаточно вспомнить в связи с этим имена Аристотеля, Декарта, Спинозы, Фрейда). Следует отметить, что и аффективный опыт, и коммуникация в данной модели включены в мышление не внешним образом (как, например, в модели интериоризации Выготского), но изнутри, чересполосно. Задача мышления – в установлении связей, преодолении сепарации, символизации отсутствия; разум является органом для «переработки мыслей», репрезентации нерепрезентируемого (непереносимого) опыта, возвращения отторгнутого; нарушения этого процесса заключаются в нападении на связи и ведут к созданию причудливых объектов… Можно подумать над некоторыми далеко идущими выводами данной теории. Например, как меняет она наш взгляд на европейскую традицию понимания мышления как «внутренней беседы души самой с собою» (Платон)? Какова роль «изгнанных» элементов опыта в той или иной исторической форме мышления (эпистеме), и каковы исторические формы «нападения на связи» – элиминирования другого из опыта себя? Как меняется наше понимание европейской эстетики при замене теории катарсиса теорией контейнирования?
  2. Само понимание интерсубъективности, представленное в работах Биона, резко отличается от наивного, «социалогизаторского», ее понимания. В связи с этим уместно вспомнить критику Гербертом Маркузе неофрейдистских концепций [9]. Как отмечал Маркузе, фрейдовская теория является социальной по самой своей сути, ибо речь в ней идет о внутренних и имманентных самой структуре психики социальных отношениях, которые лишь затемняются попытками дополнить эту теорию внешними «социальными факторами». На наш взгляд, данная точка зрения соотносится с идеями В.С. Библера о «внутренней социальности» мышления и деятельности, высказанными им в контексте спора с концепциями «внутренней речи» Л.С. Выготского и «предметной деятельности» Гегеля и Маркса [2; 3]. Тема несводимости внутренних отношений и внутреннего диалога к внешним деятельности и речи неожиданным образом сближает «диалогику» с психоаналитической теорией объектных отношений. Бионовское понимание «внутренней социальности» опирается на введенные Мелани Кляйн понятия «внутренних объектов» и «внутренних объектных отношений». (10) Важным дополнением является идея о «врожденных» (отнесемся снисходительно к этому определению) матрицах или констелляциях объектных отношений, выражающихся в бессознательных фантазиях параноидно-шизоидного и депрессивного типа. Невозможность наполнить эти фантазийные матрицы опытом переживаний ведет к разрыву с реальностью и формированию причудливых объектов, функционирующих подобно недоступным для связывания и представления вещам-в-себе. Подчеркнем, что довольно свободное использование Бионом кантовских категорий «опыта», «вещи-в-себе», «явления» и т.п. кажется нам вполне осмысленным. Бион дополняет и развивает кантовскую теорию опыта (и, соответственно, познания), вводя в нее интерсубъективное измерение. Это безусловная новация по сравнению с разнообразными проектами интерсубъективной теории, опирающимися на гегельянский дискурс (упомянем, в частности, работы В. Хесле, В.С. Библера, отчасти, Х.-Г. Гадамера и психоаналитические подходы Ж. Лакана и его приемников). Проблематизация репрезентируемого и нерепрезентируемого в реальности (равнозначной для Биона реальности другого) и познании (расширяемом до опыта отношений) близка кантовской постановке вопроса и отчетливо противостоит гегелевской диалектике реальности-действительности и истины-знания. С другой стороны, в бионовском понимании проективной идентификации и контейнирования можно усмотреть неявные параллели с гегелевской темой отчуждения и возвращения духа. Однако явная «неабсолютность» самоотчуждаемой в проективной идентификации субъективности и ее насущная нужда в другом делает подобные аллюзии заведомо избыточными.

 

Примечания:

(1) Отметим, что такое понимание, конечно же, является неотъемлемой частью фрейдовской теории. Для уяснения этого достаточно обратиться к фрейдовским рекомендациям по толкованию сновидений. См., в частности, [14, с.302-304].

(2) Систематическое сопоставление концепции отчуждения К. Маркса и «проективной идентификации» М. Кляйн содержится в статье Р. Хиншелвуда [26]. Сегодня, применяя понятие проективной идентификации для описания социальных процессов, многие кляйнианские аналитики довольно свободно заменяют его понятием «отчуждение».

(3) См. подробное изучение переживаний психического вторжения на материале древнегреческой религии и литературы в [4].

(4) Подобная двойственность характерна для кляйнианского подхода в целом. См. работы С. Айзекс в [7] и Х. Сигал в [12].

(5) Отметим, что ортодоксальные кляйнианцы в данном случае предпочитают говорить о разной силе, степени или качестве проективной идентификации, фактически считая проекцию ее подвидом [27].

(6) Ср. несколько неточный перевод в [1, с.268-269].

(7) Можно заметить, что в таком понимании начала мышления Бион следует за Фрейдом. В работе «Положение о двух принципах психической жизни» он писал: «Мышление было снабжено свойствами, благодаря которым душевный аппарат мог перенести повышенное возбуждение, усилившееся от задержки проявления … Первоначально мышление было, вероятно, бессознательным, отличаясь от простого представления тем, что оно поднималось над ним и обращалось к отношениям между впечатлениями от объектов; оно получило дальнейшие для сознания ощутимые свойства только через связь с остатками слов» [15, с.85].

(8) На наш взгляд, предложенная Бионом трактовка мифа об Эдипе отчетливо перекликается не только с фрейдовским его пониманием, но и с широко известными интерпретациями М. Хайдеггера и К. Леви-Стросса.

(9) Отметим, что в мифе об Эдипе мы сталкиваемся с ярким примером такого рода ужасающей комбинированной родительской фигурой – Сфингой, соединяющей в себе мужские и женские черты и задающей неразрешимые загадки.

(10) О нетождественности понятия «внутреннего объекта» понятию «репрезентации (внешнего) объекта», как и о необходимости эту нетождественность удерживать, пишет Р. Хиншелвуд [27].

 

Литература

 

  1. Байон У. Нападение на связи // Антология современного психоанализа. Т.1 / Под ред. А.В. Рассохина. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2002. – С.261-272.
  2. Библер В.С. Понимание Л.С. Выготским внутренней речи и логика диалога: Еще раз о предмете психологии // Методологические проблемы психологии личности. – М., 1981.
  3. Библер В.С. Самостоянье человека. «Предметная деятельность» в концепции Маркса и самодетерминация индивида. – Кемерово: «Алеф» Гуманитарный центр, 1993. – 96 с.
  4. Доддс Е.Р. Греки и иррациональное. – М.-СПб.: Московский философский фонд, Университетская книга, Культурная инициатива, 2000.
  5. Кернберг О. Тяжелые расстройства личности: Стратегии психотерапии. – М.: Издательская фирма «Класс», 2000.
  6. Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников: Пер. с англ. – СПб.: Б.С.К., 1997. – 96 с.
  7. Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе / Науч. ред. И.Ю. Романова. – М.: Академический проект, 2001.
  8. Лакан Ж. Семинары, Книга 1: Работы Фрейда о технике психоанализа (1953/54). – М.: ИТДГК «Гнозис», Изд-во «Логос», 1998. – 432 с.
  9. Маркузе Г. Эрос и цивилизация: Философское исследование учения Фрейда. – Киев: ИСА, 1995.
  10. Меотти А. Подобное сну видение // Психоаналитический журнал Харьковского областного психоаналитического общества. – 2000. – Пробный выпуск, апрель – С. 42-46.
  11. Томэ Х., Кэхеле Х. Современный психоанализ: В 2 т. – М.: Прогресс – Литера, Изд. агентства «Яхтсмен», 1996.
  12. Топорова Л. Творчество Мелани Кляйн. – СПб.: Издательский дом «Бизнес-пресса», 2001. – 128 с.
  13. Тэйлор Э.Б Первобытная культура. – М., 1989.
  14. Фрейд З. Введение в психоанализ: Лекции. – М.: Наука, 1991.
  15. Фрейд З. Основные психологические теории в психоанализе: Сб. статей. – М.-Пг.: Гос.. изд-во, 1923.
  16. Фрейд З. Психоаналитические этюды. – Минск.: Беларусь, 1991.
  17. Bion, W. A theory of thinking // Int. J. Psycho-Anal., 43: 306-310, 1962.
  18. Bion, W. Attacks on linking // Int. J. Psycho-Anal., 40: 308-315, 1959.
  19. Bion, W. Elements of Psycho-Analysis. Heinemann, 1963.
  20. Bion, W. Experiences in Groups. London, Tavistock, 1961.
  21. Bion, W. Learning from Experience. Heinemann, 1962.
  22. Bion, W. Notes on memory and desire // Psycho-Analytic Forum 2: 272-3, 1967.
  23. Etchegoen, H.R. The fundamentals of psychoanalytic technique. London, New York, Karnac Books, 1991.
  24. Grinberg, L., Sor, D, Tabak de Bianchedi, E. Introduction to the Work of Bion. Perth, Clunie, 1975.
  25. Grotstein J. S. Wilfred R. Bion: An Odyssey into the deep and formless infinite // Be­yond Freud: A Study of Modern Psychoanalytic Theorists / Ed. by Joseph Reppen. New Jersey, London, The Analytic Press, 1985. – P.297-314.
  26. Hinshelwood, R.D. Projective Identification and Marx’s Concept of Man // Int. R. Psycho-Anal., 1983, 10:221-226.
  27. Hinshelwood, R.D. A dictionary of Kleinian thought. London, Free Association Books, 1991.
  28. Hinshelwood, R.D. Clinical Klein. London, Free Association Books, 1994.
  29. Ogden, T.H. Projective identification: Psychotherapeutic technique. New York, Jason Aronson, 1982.

[1] Впервые данная статья опубликована в сборнике: Філософські перипетії: Вісник Харківського національного університету ім. В.Н. Каразіна. Серія “Філософія”. – 2002. – № 561’2002. – С.54-61.