Паранойя. Дэвид Белл

 Введение

 

Человеческая психика на каждом шагу своего существования сталкивается с переживанием тревоги. Согласно Фрейду, эта тревога в основном делится на два типа. Источником первого является восприятие опасности, исходящей из внешнего мира. Второй происходит из области, которая, пусть это и не столь очевидно, является не менее реальной, а именно, изнутри, из тех аспектов психики, которые по какой-то причине являются невыносимыми для сознания. Что может подразумевать влечения, как, например, агрессию, эмоции, например, ненависть, или же невыносимые идеи, как, например, осознание обычной человеческой уязвимости.

С тревогой, чей источник находится вовне, можно справиться способом, освященным веками – борьбой или бегством. Но тревога, чей источник находится внутри, приносит трудности иного рода. Куда бы ты ни пошел, она следует за тобой. Следующее отличие заключается в том, что внешняя опасность носит эпизодический и случайный характер, тогда как исходящая внутри в каком-то смысле вездесуща. Следовательно, может казаться, что внутренняя тревога неизбежна.

Тем не менее человеческая психика обнаружила ловкий способ разрешить эту проблему. Угрожающее психическое содержание переносится из своего внутреннего расположения и помещается во внешний мир. Эта процедура, названная проекцией, поскольку внутренние психические содержания проецируются вовне, во внешний мир, необходима для психической стабильности. Однако она привносит целый ряд сложностей. Например, в виду того, что явления внешнего мира теперь кажутся угрожающими, поскольку были наделены «проективным значением». Именно этот психологический механизм лежит в основе всех параноидных психических состояний.

Психиатр в палате приемного отделения проскользнул рядом с мужчиной-пациентом. Пациент развернулся к нему, его лицо выражало смесь гнева и тревоги. Он воскликнул: «Я не гомосексуалист». Как следует понимать это происшествие? Следуя нарисованной выше модели, объяснение могло бы быть приблизительно таким. Возможно, на далеком от осознания уровне этот мужчина ощутил внутри себя гомосексуальный импульс, стремящийся в сознание. Но по какой-то причине это было непереносимо, а значит, не могло быть допущено в сознание. Пациент защитился, спроецировав импульс, как и его осознание, во внешнюю фигуру, в данном случае в психиатра. Вместо ощущения, что беспокоящая мысль вторгается в его собственный разум, мужчина полагал, что данная мысль принадлежала внешней фигуре, психиатру, который пытается навязать ее ему. Благодаря этому процессу внутрипсихический конфликт трансформировался в пространственный.

Проективные процессы являются частью повседневных отношений психики к миру. Они формируют основу того, как мы наделяем мир вокруг нас личным значением. Художники и писатели проецируют на сцену того, что они рисуют или воображают, важные аспекты себя; это взаимодействие между внутренним и внешним мирами является неотъемлемой частью творческой деятельности и конечно же не всегда ведет к паранойе. Существенное отличие заключается в том, что при проективных процессах, более свойственных норме, личность не стремиться избавить свою психику от невыносимого психического содержания, а, в сущности, желает поддерживать с ним связь. Личность использует внешние объекты в качестве экрана, на который она может спроецировать аспекты своей собственной психики для того, чтобы яснее понять их.

Временами, особенно когда мы чувствуем себя небезопасно, все мы склоны приписывать окружающему миру зловещее значение. Можно сказать, что наше мышление приобретает параноидную окраску. Подобные случаи являются неприятным напоминанием о том, как порой хрупка наша связь с реальностью. Коллега сообщил следующую историю.

Каждый из нас, переживая разного рода давление и лишаясь поддержки стабильного безопасного окружения, склонен к подобным параноидным размышлениям.

Но мы сравнительно быстро восстанавливаем равновесие, когда возобновляется нормальное положение дел. Однако существуют те, для кого все отношения с другими обладают параноидным качеством. Они подозрительны и очень чувствительны, с легкостью предполагают наличие у других недружелюбных намерений в свой адрес. Это ведет к жизни несчастливой и весьма ограниченной. У других развивается острое параноидное расстройство, когда подозрительность и тревоги сменяются бредовой убежденностью. Такие люди вместо того, чтобы подозревать, что другие представляют для них какую-то угрозу, в этом уверены, и эта уверенность может развиваться в сложную бредовую систему. Например, они заявляют, что существует тайный заговор международных сил, которые имплантировали им в мозг компьютерный чип и через него посылают им сообщения и стремятся их контролировать.

В связи с этим было бы полезно обратить внимание на тот факт, что я использовал термин «паранойя» довольно двусмысленно. Сейчас было бы нелишним провести различие между параноидной тревогой и паранойей. Параноидная тревога отчасти универсальна и играет важную роль в развитии широкого спектра психологических расстройств, что я буду обсуждать ниже. Параноидное же мышление (paranoid ideation), носящее более преходящий характер, предполагает более серьезное нарушение в когнитивном и интеллектуальном функционировании. По сути, параноидные идеи в какой-то мере обеспечивают рационализацию параноидной тревоги. Т. к., если я убежден, что многие люди имеют враждебные намерения в мой адрес, то у меня есть все основания для тревоги и подозрительности.

Выше я с очевидной легкостью перемещался от обычных страхов и тревог, составляющих неотъемлемую часть человеческого существования, к аспектам художественного творчества и формам безумия. Это в некотором роде отражает то, что представляет собой аналитическое мышление. Ибо психоанализ уменьшает пропасть между нормальным и аномальным. Можно обнаружить, что столь очевидно далекие от нормальности идеи душевнобольного имеют по своей сути намного больше общего с обычными человеческими заботами, чем это может показаться на первый взгляд. А некоторые аспекты обычной жизни, которые не кажутся чем-то удивительным, при более пристальном рассмотрении оказываются берущими начало в таких мотивах и мыслях, которые при полном их постижении могут поразить нас своей причудливостью.

 

Фрейд о паранойе

 

Фрейд использует термин «паранойя» двояко. Его значение отсылало одновременно и к состоянию психики – иррациональному страху – и к механизму, благодаря которому это состояние как достигается, так и поддерживается, механизму проекции. Если допустить, что проективные процессы всегда возникают как защитный механизм, как способ избавить психику от невыносимых содержаний (как было описано выше), тогда паранойя становиться понятной как психическое заболевание, изначально берущее начало из защитного состояния, или, как это было описано Фрейдом в специальной работе, как «невропсихоз защиты».[i] И вновь это является характерным для психоаналитического подхода. Большинство психологических сложностей, досаждающих нам, возникают в ходе развития как способ справиться с трудностями, и в каком-то смысле вначале являются адаптивными. Но когда такие защитные механизмы начинают преобладать над всем психическим функционированием, становясь ригидными, препятствуя, таким образом, любому дальнейшему развитию, они перестают выполнять какую-либо адаптивную функцию. Однако, это не совсем точно. С психоаналитической точки зрения все симптомы имеют двоякую функцию: они одновременно выражают некую трудность и в то же самое время являются попыткой с ней справиться. Например, мужчина может быть глубоко параноиден в отношении любого, кто может стать объектом привязанности (affection). Если рассматривать буквально, то это может производить впечатление глубоко неадаптивное. Тем не менее в ходе анализа этот человек вскоре может обнаружить, как этот «симптом» также имеет охранительное значение, например, оберегая его от любой ситуации, которая делает для него очевидным собственную уязвимость, от ситуации совершенно неуправляемой, которая прошлом и привела к срыву.

Первая работа Фрейда, посвященная паранойе, не была опубликована при его жизни, поскольку носила форму переписки с Вильгельмом Флиссом, в то время его корреспондентом. Она была озаглавлена «Проект H.» и вложена в конверт вместе с письмом в январе1895 г. В ней Фрейд описывает молодую женщину, у которой развилось параноидное состояние. Суть ее одержимости концентрировалось на ощущении, что за ней наблюдают и ей приписывают различные сексуальные мысли. Она была убеждена, что окружающие люди попрекают ее за то, что она «плохая», и эта плохость имела сексуальную подоплеку. Перед развитием у нее болезни квартирант попытался соблазнить ее.

Согласно Фрейду, для этой женщины невыносимым является то, что сцена соблазнения оказалась возбуждающей, и это вызвало интенсивное чувство вины. Внутреннее самобичевание, основанное на осознании запретных сексуальных желаний, благодаря механизму проекции, преобразуется: теперь не она осознавала наличие сексуальных желаний, это другие думали так о ней (незаслуженно). Самоосуждение стало «обвинением извне». По словам Фрейда: «Таким образом смысл паранойи заключается в том, чтобы не допустить несовместимые с Эго идеи, проецируя их суть во внешний мир»[ii].

 

Вклад Мелани Кляйн

 

Если Фрейд обнаружил ребенка во взрослом, а именно продемонстрировав, как сексуальная жизнь ребенка закладывает основу для будущего взрослого, то Мелани Кляйн обнаружила младенца в ребенке.

Кляйн, будучи пионером детского анализа, разработала представление о примитивных психических состояниях, которое стало базой для понимания нарушений психического состояния. Ребенок делит мир на «хорошее» и «плохое» таким образом, что это одновременно и чрезмерно, и необходимо для развития. По сути, для маленького ребенка мир создается на основе отношения к своему первичному объекту, согласно аналитической терминологии. С одной стороны, существует фигура, которая обеспечивает ребенка всем необходимым для жизни (а именно пищей, любовью и пониманием), фигура, с которой у него формируются чрезвычайно идеализированные отношения, в которых он любит и любим. С другой стороны, бывает так, что ребенок сталкивается с тем, что его потребности не удовлетворяются, что, безусловно, случается неизбежно. И тогда ребенок воспринимает себя не как вынужденного выдержать отсутствие – довольно сложная концепция для его незрелой психики, – но вместо этого он чувствует, что источником боли и страдания является злонамеренное присутствие. Допуская, что в каком-то смысле ребенок знает только свою мать, несмотря на то, что злонамеренный объект воспринимается отдельным от хорошей матери, он все же принимает ее форму. Чувства в адрес «первичного объекта» имеют тенденцию направляться на мир в целом, который таким образом воспринимается разделенным на две аналогичные линии. Итак, во всех отношениях к миру развивается базисное разделение: на хорошее и плохое.

Несмотря на то, что такое расщепление отношения к миру является источником трудностей и проблем, согласно мнению Кляйн, оно необходимо для развития. Оно обеспечивает основу для установления различий, а также предоставляет способ защитить любимую идеализированную фигуру от собственных деструктивных чувств ребенка. Важной чертой этого мира, к которому я еще вернусь, является отсутствие в нем амбивалентности. Только то, что плохо, вызывает ненависть, а то, что вызывает ненависть – это плохое; тогда как хорошее – совершенно и любимо. Вместе с идеализированным образом объекта происходит идеализация самости.

Кляйн описывает эту фазу как «параноидно-шизоидную» позицию. Параноидную, потому что мир является настолько окрашенным проективными механизмами, а шизоидную, из-за того что в нем доминируют процессы расщепления. Мнение Кляйн подчеркивает постоянное взаимодействие между внутренним и внешним мирами посредством процессов проекции и интроекции, которые составляют наше наиболее базовое отношение к окружающему нас миру. Ребенок, полный чувств ненависти, проецирует эти чувства в важные фигуры в его жизни. Однако потом эти фигуры интроецируются (то есть, принимаются внутрь самости), вызывая дальнейшее чувство преследования, которое неизбежно влечет за собой повторную проекцию и так далее. Мы видим последствия этого в повседневном опыте. Когда мы испытываем ненависть к миру, то наше впечатление от него окрашивается этим чувством. В больнице инвалид может возненавидеть окружение, в котором он находится, и воспринимать его как холодное и ненавидящее. У пациента в анализе может возникнуть сильное чувство ненависти к аналитику, который возбуждает сильную в нем потребность, а затем бросает. Но ненависть проецируется в аналитика, и у пациента возникает чувство, что аналитик ненавидит его, и, соответственно, пациент его опасается.

Такое объяснение, благодаря более обстоятельному пониманию сложных взаимоотношений между внутренним и внешним, предоставляет более богатую информацию о типичном параноидном психотическом мире. Подобные пациенты представляют, что у них особые отношения как с хорошими, так и с темными силами. Это может происходить в грандиозном метафизическом масштабе, или же их беспокойство может иметь более локальный характер.

Например, психотичная молодая женщины чувствовала, что она должна защитить всех пациентов от злобных врачей и медсестер, которые по ее убеждению приняли решение сексуально надругаться над пациентами. Таким образом она поместила свои хорошие части в пациентов, которых следовало защищать от ее собственных неистовых сексуальных побуждений, помещенных теперь во врачей.

Мы обнаруживаем более нормальный вариант такой ситуации в сказках и религиозных учениях. С этой точки зрения бесконечная борьба между хорошими и плохими силами, составляющая основу всех религиозных вероучений, вытекает из разделения в нашей психике на рай и ад. Подобные повествования дают представление о могущественной внутренней борьбе, потребности защитить идеализированные внутренние объекты от преследователей и об использовании всемогущества (магии и т.д.) для выполнения этой задачи.

Влечение к простому разделению мира на хорошие и плохие силы свойственно нам всем, и, как правило, оно не ведет к заболеванию. Однако оно также лежит в основе серьезной патологии отдельных индивидуумов, а также целых групп, в которых доминирует подобный тип мышления. Возможно, сейчас будет полезным провести различие между параноидными состояниями, которые могут носить проходящий характер и которым все мы подвержены, и параноидными структурами, которые функционируют как образования – будь то в психике индивидуума, или в части более многочисленной социальной структуры.

Миссис С. создает внутри аналитической ситуации розовые идеализированные отношения, когда дает понять, что расценивает своего психотерапевта как намного превосходящего этого «глупого бесчувственного психиатра», которого она посещает в поликлинике психиатрической больницы. На одном сеансе она рассказала, как, будучи ребенком, она, избежав ситуации преследования дома, взобралась на холмы и спряталась в пещере. Там она «обрисовала волшебной краской все трещины в стенах пещеры, чтобы не дать монстрам пробраться внутрь». Затем терапевт допустил ошибку в отношении возраста одного из ее детей. Атмосфера сеанса внезапно изменилась, м пациентка  обвинила терапевта в том, что он никогда не слушает ее, что он бесполезен, что его интересуют только собственные теории и т.п. Можно сказать, что подобно тому, как она отражала свои детские опасения, так же она использовала волшебную краску идеализации, чтобы превратить терапевтическую ситуацию в волшебное убежище, направляя все враждебные чувства куда-то в другое место, на некомпетентных психиатров. Но, как это и бывает со всеми идеализациями, малейшая трещина[2], ошибка, привела к абсолютному краху, и теперь ничто не стоит на пути монстров, а именно ее собственных чувств разочарования и ненависти.

Несколько позднее я столкнулся с ситуацией, которая по своему содержанию обладает определенным сходством, но представляет гораздо более нарушенное состояние психики.

Общинная команда обнаружила Мисс Ф., съежившейся в собственной квартире, заперев все двери и заклеив скотчем все дверные и оконные щели, чтобы предупредить, как она объяснила, попадание губительны лучей в ее квартиру.

 

Депрессивная позиция

 

Несмотря на то, что параноидно-шизоидная система предлагает способы обращения с плохими объектами, она мало что дает для развития. Последнее зависит от способности уйти от такого упрощенного, разделенного надвое мира к более цельному и стабильному, а значит способному обеспечить настоящую безопасность. Но как это осуществимо? В данном случае решающим фактором является установление надежных отношений с внутренними «объектами», которые воспринимаются как хорошие, и, следовательно, могут поддержать самость во время трудностей. Закрепление такой внутренней ситуации влечет за собой глубокие изменения в том, как ребенок существует в мире, и он становится способным на более сбалансированное и реалистичное мироощущение. Теперь ребенок понимает, что мать, воспринимаемая им как хорошая, потому что она находится рядом и удовлетворяет его потребности, на самом деле неотделима от «плохой» матери, являющейся для него источником разочарования. Точно так же, как описанное выше расщепление объекта не может существовать без аналогичного расщепления самости, так и интеграция восприятия объекта сопровождается интеграцией самости.

Тем не менее эта ситуация имеет свою цену, поскольку депрессивная позиция возвещает о себе острой и мучительной психической болью, которая состоит из двух основных компонентов. Первый заключается в том, что увеличение интеграции самости и объекта обеспечивает базу для осознания отдельности от объекта, обнаружения, что у него есть, так сказать, собственная жизнь. Неизбежно это осознание отдельности переживается как утрата и является источником интенсивной тоски по объекту.

Второй – признание того, что хороший объект и плохой являются одним и тем же, вызывает сильное чувство тревоги, поскольку теперь хороший объект подвергается опасности яростных атак самости. Тогда как в параноидно-шизоидном мире следствием атак на объекты является параноидный ужас перед их ответным ударом (местью), депрессивному миру свойственна забота об объекте и чувство вины, связанное с его дальнейшей судьбой. В этом смысле депрессивная позиция вводит в мир нравственности (морали)[iii]. Если все проходит довольно хорошо при наличии достаточной внутренней и внешней поддержки, процесс скорби, состоящий из чувств тоски и вины, оказывается выносимым. Происходит высвобождение энергии, направленной на восстановление объекта. Для Кляйн подобные репарационные импульсы являются источником любой творческой деятельности. Весь этот процесс придает новую силу и жизнеспособность Эго, которое теперь получило большое подтверждение своей способности узнавать себя и оберегать свои хорошие объекты.

 

Фрейдовское Weltanschauung (мировоззрение) очень кстати называют «трагическим», поскольку боль и страдание являются неизбежными аспектами человеческого состояния, а кляйновская модель с ее акцентом на неминуемости боли, обусловленной осознанием уязвимости, зависимости и неизбежности смерти, решительно укладывается в эту традицию. Однако справедливо также и то, что чувство уверенности, которое приобретается при переработке тревог депрессивной позиции, приносит способность испытывать страсть и радость.

 

Еще несколько характеристик параноидной ситуации

 

Допустив, что паранойя возникает в результате проекции непереносимых аспектов самости, легко можно представить, что характер паранойи неизбежно будет следствием того, что было спроецировано. Наше отношение к спроецированному может сильно различаться. Можно предположить, что индивид будет стараться сделать расстояние между собой и объектом проекции как можно больше. Соответственно, если человек проецирует свою ненавистную уязвимость в некую социальную группу, например, в чернокожих, беженцев или в кого-то еще, то, казалось бы, в его интересах держаться от них подальше. Однако зачастую это не так в силу причин, которые сейчас станут очевидны.

Есть хорошо известная история о еврее, который оказался единственным, кто выжил в кораблекрушении. Его выбросило на пустынный остров, где он чудом просуществовал много лет. В конце концов на горизонте появляется судно, и он неистово ему сигналит. Спасатели плывут, чтобы забрать его, и перед тем, как покинуть остров, он с гордостью демонстрирует им свои достижения.

«Вот, – говорит он, указывая на маленький сад, – смотрите, я нашел семена и посадил фруктовый сад. А здесь, – продолжает он, – видите, я построил дом из песка, тины и дерева».

Спасатели должным образом впечатлены.

«А взгляните сюда – я построил синагогу», – говорит он, указывая на маленькое здание, – «… а вот там, смотрите, я построил другую синагогу».

Понятное дело, что спасители озадачены.

«Но зачем, мистер Коган, – вопрошают они, – зачем вам две синагоги, ведь вы здесь только один?»

Мистер Коган смотрит с недоумением и говорит, с насмешкой указывая на дальнюю синагогу: «В эту я ходить не буду».

Те, кто знакомы с еврейской культурой, хорошо знают, с каким презрением относятся представители одной традиции к представителям другой. Однако эта истории хорошо передает важную мудрость, которая имеет отношение к теме этой статьи.

Мистеру Когану необходимо, чтобы его плохой объект был рядом, так чтобы можно было в него проецировать, сохраняя таким образом систему идеализации своей «синагоги» и обесценивания другой.

Итак, ненавистник чернокожих, евреев или гомосексуалистов мысленно ими чрезвычайно поглощен: они нужны ему в качестве вместилища всех тех аспектов себя, которые он не в состоянии вынести – будь то уязвимость, жадность или особенности сексуальной жизни.

Все мысли одной пациентки в [терапевтической] группе, казалось, были заняты ее завистливыми соседями по квартире. Из того, что мы смогли понять, они действительно производили впечатление завистливых, и все же у членов группы было подозрение, что она, возможно, склона находить людей с подобными проблемами – тех, кого она в последующем могла провоцировать.

Длительное время она и группа (среди прочих вещей) были заняты предстоящей ей сменой квартиры, что ее сильно беспокоило. Пришло время, когда она переехала, и группа приветствовала ее с нетерпением. Пациентка объявила, что переезд состоялся, и стала описывать своих новых соседей по квартире. По мере развития ее повествования она стала концентрировать его на одном из новых соседей, который, как было понятно, ей завидовал.

«Итак, – весьма лаконично сказал один из участников группы, – переезд не состоялся».

 

Паранойя, как защита от осознания уязвимости

 

Как уже подчеркивалось, паранойя и всемогущество тесно связаны. Вследствие проекции параноидная личность склона считать, что другие люди чрезвычайно ею заняты, и хотя это вызывает понятное чувство преследования, это же придает ситуации определенную грандиозность.

Нам всем чрезвычайно тяжело признавать, что существует мир вокруг нас, которому совершенно безразлична наша судьба. Таким образом, параноидное состояние предлагает своего рода компенсацию. Поскольку параноидный индивид, в чем он убежден, приобретает присутствие в мыслях всех остальных. Если вы параноик, вы никогда не будете одиноки.

Невыносимость равнодушия материального мира к нашей судьбе, безусловно, составляет важную часть нашего желания верить в богов и демонов, определяющих нашу судьбу. Благодаря астрологии, например, вселенная, перед которой мы чувствуем себя столь маленькими и незначительными, наделяется глубокой связью с нашими жизнями.

Наше отношение к болезням напрямую связано с этой темой. Язык болезни полон метафор, отражающих замысел «вторгающегося» чужеродного организма. Он пытается нас уничтожить, мы мобилизуем против него «защиты». Такой военизированный лексикон параллельно с тем, что вызывает беспокойство, приносит глубокое утешение[iv]. Какое-то время назад, в начале эпидемии ВИЧ-инфекции, я слышал, как сотрудник, работающий в сфере, связанной со СПИДом, описывал свои сложности приблизительно таким образом: «Создается впечатление, что людям очень трудно понять, что ВИЧ – это всего лишь вирус, делающий то, что обычно делают вирусы. У него нет намерения причинить кому-либо вред. На самом деле, это все лишь прискорбный факт, что когда вирус воспроизводит себя внутри человеческих существ, так случается, что это их убивает».

Уязвимость и зависимость являются постоянными составляющими человеческого бытия, которые, однако, сложно выносить. Когда недостаток толерантности оказывается непомерным, это ведет к формированию структуры характера, базирующейся на отрицании этих аспектов самости, что является источником серьезной психопатологии. В данном случае личность строится на основе ложного, иногда близкого к бредовому, убеждения в собственной самодостаточности, вызывающим одновременно и чувство колоссальной грандиозности, и глубокий параноидный ужас перед крахом данной защитной структуры. Типично, что ненавистная уязвимость проецируется в других, которые теперь вызывают презрение. Свойством подобных личностей также является то, что они приберегают величайшее презрение к самим себе в том случае, когда их осознания достигает собственная заурядная зависимость.

Мисс Дж. выросла в весьма неблагополучной среде, которая давала мало поддержки для принятия и проработки подобной заурядной уязвимости. Ранние годы ее жизни были беспокойными – по всей видимости, она плакала «практически непрерывно». Однако в возрасте двух лет она внезапно перестала плакать, так, словно она «сразу повзрослела». Поверхностная структура характера, своего рода его броня, подразумевающая хладнокровную молодую женщину, таким образом, была построена не на внутренней безопасности, а на проекции обычной зависимости в тех, кто рядом. Казалось, что с ранних лет она вела своего рода кампанию, целью которой было доказать, что она всегда «на высоте». Любое явное проявление эмоций воспринималось ею как достойная презрения утрата контроля. В студенческие годы она была членом некоей группы девушек, которые беспорядочно снимали молодых мужчин и бросали их в тот момент, как те начинали проявлять признаки обычной зависимости. Внутренне это отражало происходившее в ее семье, кода она в сговоре с матерью обесценивала слабого и достойного презрения отца. Такой образ жизни какое-то время служил ее интересам, не принося, однако же, истинного удовлетворения, и ее никогда не отпускала тревога катастрофического типа. Обращаясь к уязвимым фигурам из своей жизни, которые служили объектами насмешек, она часто говорила: «тряпка», «бесхребетник». Но самое величайшее презрение она приберегала для самой себя всякий раз, когда замечала в себе подобные естественные потребности.

В возрасте между 30 и 40 она пережила ряд тяжелых утрат, и ее защитная структура не выдержала. На нее обрушилось ощущение, что она может умереть в любой момент, и она отчаянно искала помощи у различных докторов.

Для состояния ее психики было характерны одновременно и чрезвычайная потребность в помощи, и ужасная ненависть к себе, отягощенная тем, что она презирала себя за пребывание в таком детском катастрофическом состоянии.

В первые годы своего анализа мисс Дж. явным образом делала все возможное, чтобы использовать анализ для воссоздания того грандиозного состояния, которое предшествовало ее срыву, что, безусловно, было и неизбежно, и понятно. Однако анализ из-за оказываемой ей поддержки также воспринимался как помеха этим попыткам.

Как следствие сам по себе анализ стал сценой, на которой развернулся жестокий параноидный мир. По ее мнению я получал огромное тайное наслаждение, оказываясь свидетелем ее «падения». Ей казалось – и это нередкая ситуация в анализе, – что я стремлюсь не к тому, чтобы помочь ей перейти к более независимой жизни, а к тому, чтобы удерживать ее в беспомощном состоянии. Соответственно она понимала интерпретации ее страха разделения перед предстоящим перерывом, как мое желание сделать ее зависимой от меня. Она всегда приходила с опозданием на сеансы и рассказывала мне, что просто не в силах сидеть в приемной как моя «послушная собачонка», по ее выражению. Единственным выходом для нее было перевернуть ситуацию, заставить меня ждать ее.

В самом начале она принесла следующее сновидение. Ее преследуют футбольные хулиганы, убегая по переулку, она упирается в стену. Теперь спасения нет. Она смотрит вниз и у своих ног видит поскуливающего песика. Она поднимает собаку, засовывает в пластиковый пакет и «зашвыривает ее через стену».

Исходя из приведенных выше свидетельств и их контекста, кажется, что это сновидение передает в какой-то мере ситуацию, в которой она оказалась. Похоже, скулящая собака олицетворяет картинку аналитика, скулящего у ее ног, стремящегося привлечь ее внимание. Однако это проективная ситуация, и на другом уровне собака также символизирует часть ее самой, ее собственную ненавистную уязвимость, спроецированную в аналитика, где теперь она становится объектом насмешек, контроля и яростных нападок.

Существовало кое-что еще в ситуации, имевшей место между нами, типичное для подобных пациентов и связанное с темой паранойи. Как мы увидели выше, пациентка спроецировала свою собственную ненавистную уязвимость в аналитика. Он воспринимался как испытывающий такое же презрение к зависимости, как и она. Другие пациенты высказывали определенную убежденность в том, что психоаналитики избирают свою профессию для того, чтобы иметь возможность окружить себя слабыми, зависимыми пациентами (скулящими щеночками), которых они смогут использовать для поддержания собственной грандиозности. В такой ситуации следует держать в тайне свою потребность в аналитике.

Иногда бывало так, что мисс Дж. проводила весь сеанс, высмеивая мои попытки помочь ей, но иногда на выходе она передавала мне письма, написанные среди ночи, когда она чувствовала себя одинокой и испуганной. Письма описывали ужасную тревогу и страх смерти. Мне кажется, что ее уязвимой части было дозволено связаться со мной только через такие как бы секретные сообщение, – незаметно просунутые под дверь.

Ненависть и ужас перед уязвимостью и идеализация автономии, выраженные у этой группы пациентов, чьи сложности можно описать как «нарциссические», являются неизбежной частью человеческого существования и в какой-то мере присутствуют у каждого из нас хотя бы в качестве тенденции, а не калечащего заболевания. Эти процессы, как я опишу ниже, вносят важный вклад в социально-политическую жизнь. Наша установка по отношению к тем людям из нашего окружения, которые нуждаются в помощи и воспринимаются уязвимым и зависимым, никоим образом не является полностью откровенной – на нее неизбежно влияет то, что эти люди представляют собой удобную мишень для проекций подобных аспектов нас самих.

 

«Реальность» как источник паранойи

 

Особенностью параноидного мироздания – безжалостного/жестокого места, полного пугающих фигур, которые парализуют всякое развитие – является то, что оно в каком-то смысле предпочтительнее чем то, что кажется намного хуже. Для подобных индивидуумов интеграция мира переживается как психологическая катастрофа. У каждого из нас есть стороны реальности, вызывающие у нас особые трудности, но для некоторых это достигает ненависти к реальности в целом, и она замещается бредовым миром.

Мистер Т., очень нарушенный пациент в психотерапии 1 раз в неделю, обычно начинал сеанс характерным для себя образом – так, словно продолжал предыдущий. Выяснилось, что мистер Т. обычно продолжает обсуждение темы, поднятой на последнем сеансе, в воображаемом диалоге с терапевтом, который происходил в промежутке между сеансами. Несмотря на то, что на одном уровне это можно было рассматривать как способ сохранения контакта с терапевтом, по-видимому, это не было главным смыслом. Поскольку, казалось, что для мистера Т. разговоры в его голове соотносятся с реальностью так же, как и реальные разговоры на сеансе. Другими словами, они помогали отрицать реальность раздельности с терапевтом. Несмотря на то, что терапевт осознавал это, он испытывал огромное принуждение избегать всякого упоминания об этом моменте. После некоторого размышления и обсуждения, терапевт все же решился начать обсуждать эту тему. На следующем сеансе в своей привычной манере пациент с налетом легкой грандиозности начал ораторствовать об интерпретации, сделанной терапевтом на предыдущей неделе. В конце концов, терапевт прервал его словами о том, что он может понять, что мистер Т. был поглощен детальной дискуссией с терапевтом внутри своей головы, и использовал это, чтобы избежать реальности того, что на протяжении недели терапевт был отделен от него, ведя независимое существование в этом мире.

Мистер Т. выглядел несколько обеспокоенным, но затем предпринял попытку продолжить говорить в привычной манере. Тем не менее, после сеанса он спустился в зал амбулаторного отделения психиатрической клиники и купил напиток в торговом автомате. Далее он заявил, что напиток был отравлен. Это было понято следующим образом: то, что для менее нарушенного пациента могло бы стать неприятным осознанием определенной реальности, данным пациентом было воспринято как ядовитое нападение на его бредовый мир, временно его из этого мира изгнавшим. Эта ситуация была разрешена параноидным бредом: напиток был отравлен. Здесь на ум приходит наблюдение Фрейда о том, что «оказывается, что бред используется в качестве заплаты на том месте, где изначально возникли прорехи в отношении Эго к внешнему миру» (Фрейд).

Также это можно рассматривать как случай, когда вестника, приносящего плохие вести, убивают, т.е. когда весть, осознание реальности – реальность зависимости – невозможно вынести.

Параноидное мышление обладает свойством самовоспроизводства. Система, которую оно создает, должна постоянно действовать, поскольку осознание ее уязвимости маячит в удаленных уголках души. Так как крах параноидной системы несет с собой открытие, что все, вызывавшее ненависть, находится не вовне, а внутри самости, а также шокирующее понимание, что господствующее над мышлением мировоззрение основывается на искажении – со всеми потерями для жизни, которое приносит такое понимание – ему следует сопротивляться любой ценой. Расистские идеологии, занимающие разум отдельных индивидов или групп, представляет хороший пример подобных процессов.

Т. Адорно обращался к этой теме в своем эссе «Фрейдистская теория и принципы фашистской пропаганды» (Adorno “Freudian Theory and the Pattern of Fascist Propaganda”). Он обращал внимание на то, что фашист и его последователи на самом деле в глубине своей души не верят в то, что евреи – это зло. Он говорит:

«Вероятно, именно подозрение в фиктивности их собственной групповой психологии, делает фашистские толпы столь безжалостными и недосягаемыми. Если бы они остановились поразмыслить на секунду, то вся их деятельность распалось бы, оставив их в панике».[v]

Вдумчивость является врагом любой параноидной системы, поскольку угрожает ее существованию. В недавнее время это нашло весьма точное отражение в речах идеологических лидеров Запада после событий 11 сентября 2001 г., которые обнаруживают примитивное мировоззрение, характеризующееся четким разделением на праведных и хороших (Нас) и злых наций-террористов, у которых нет никакого представления о морали и справедливости (Них). Утверждение «Каждая нация мира должна сделать выбор. Или вы с нами, или вы против нас» – завлекает нас в параноидный мир, соблазнительная привлекательность которого столь велика.

 

Социальная и политическая значимость паранойи

 

Выше в тексте у меня был повод прокомментировать значимость психоаналитического понимания некоторых социально-политические проблем, и теперь я разовью эту тему немного дальше. Прежде всего – предупреждение. То, что последует, не должно быть неверно понято как упрощение, подразумевающее, что социально-политические феномены возможно объяснить исключительно посредством обращения к индивидуальной психологии (иными словами, посредством редукционизма). Другие уровни объяснения, такие как исторический, экономический и социологический нельзя свести к индивидуальной психологии. Однако психоанализ как основа знаний о психическом функционировании – как индивидуумов, так и групп – делает значительный вклад в понимание подобного феномена. Например, фашизм имеет множество причин, но среди них есть та, которая позволяет найти естественное место в человеческой психологии для «фашистского» состояния души.[vi]

Когда проективные процессы имеют место на уровне индивидуума, от них возможно отказаться при наличии разумно сбалансированного взгляда на мир. Однако свойством групп является то, что примитивные процессы, далекие от смягчения, имеют тенденцию заостряться. По сути, феномены, столь очевидные в группе, такие как «заражение» и интенсификация аффекта, имеют некоторое сходство с тем, что происходит с индивидуумом, когда он утрачивает с трудом выработанные функции, наложенные на него цивилизацией – иными словами, когда он регрессирует. Фрейд обсуждает эти феномены в «Психологии масс и анализе человеческого Я» (‘Group Psychology and the Analysis of the Ego’, 1921). Он описал, как любовь членов группы друг другу в какой-то мере всегда достигается за счет проекции агрессивных импульсов куда-то в другое место, а именно в «чужаков». Этот усиливающийся процесс ведет к такому мышлению, которое будучи принято всерьез любым индивидом, расценивалось бы как пример безумия. Национальные группировки способны на самом деле полагать, что они имеют дарованное богом превосходство над другой группой, что у них есть мессианская цель по спасению мира. Вероятно, национализм никогда не бывает полностью свободен от подобной системы верований.

Я уже упоминал выше о склонности проецировать наши собственные неуправляемые аспекты (например, осознание зависимости, несвязанной сексуальности, жестокости и жадности) в других, и в какой-то степени это является тем, что делает человека человеком. Таким образом другая группа (в отличие от нас) представляется жадной, гиперсексуальной и некультурной. Эта тенденция может получить огромную поддержку в пропагандистских проповедях общества в целом. Чтобы соответствовать другим интересам (например, чтобы отклонить внутреннее недовольство), определенная группа начинает соответствовать «проективным целям». Расовые предрассудки и ненависть к иммигрантам представляют собой описанные процессы.

Близкая к истерической реакция на «беженцев»[3] дает иллюстративный пример. Как типично в таких случаях, целевая группа воспринимается не как состоящая из индивидов (обычно человеческое страдание отдельного человека вызывает сочувствие, которое в какой-то мере смягчает полные ненависти проекции), а как гомогенная масса, вычеркнутая из истории. Сам термин «беженец» (ищущий убежища) подразумевает такую групповую характеристику, которую можно ненавидеть целиком (en masse), из-за того что соответствующие ей воспринимаются как ищущие, и таким образом абстрагироваться от тех человеческих ужасов, от которых они убегают. «Беженец», который утверждает, что от нас ему требуется защита, на самом деле, старается устроиться получше, представляя нас олухами. Если мы впустим их, то мы откроем двери наплыву жадных личностей, которые завладеют нашими общественными материальными благами и разрушат «наш образ жизни». Иначе говоря, приезд иммигрантов переживается как возвращение вытесненного; или, как удачно выразил это Джереми Хардинг: «беженцы сейчас – это светящийся призрак у изножья кровати».[vii] Дальнейшая поддержка этой системы обеспечивается тем, что в результате нашей колониальной истории мы все причастны к ужасам, от которых столь многие бегут. Вследствие этих процессов мы избегаем любого чувства вины, которое возникает в результате подобного осознания. И чем больше разжигается ненависть к определенной группе тем, сложнее становится встретиться с причиненным ей ущербом, что вызвало бы чувство вины. В случае с беженцами это достигает своего рода наивысшей точки в создании лагерей для интернированных и «скоростного размещения». Какое удачное описание.

Государство всеобщего благоденствия придает репаративным силам институциональную форму. И все же, зависящие от этого ресурса вследствие того, что они представляют воплощение нашей собственной ненавистной уязвимости, легко становятся мишенью для крайне амбивалентных чувств. Поразительная способность Маргарет Тэтчер расшатывать консенсус благосостояния (Welfare Consensus) (послевоенный консенсус[4]), ту часть гражданской жизни, которая до нее практически не вызывала сомнений, частично происходит вследствие обращения ее идеологической позиции к примитивным формам мышления, характеризующимся расщеплением и проекцией[viii]. Право граждан на образование и жилье, предоставляемое как часть обязательств государства, замещается своего рода пропагандистской идеологией, предполагающей, что те, кто обращается за помощью, на самом деле «ленивые хапуги», требующие бесконечного обеспечения от предположительно неисчерпаемых ресурсов «государства няньки», вместо того чтобы сесть на свои мотоциклы и обеспечить себя самим, как может это любой порядочный, уважающий себя индивид. Даже те, кто могли бы реально получить значительную выгоду от гарантированного государством всеобщего благосостояния, значительно поддерживают данную позицию, вероятно из-за того, что такая идеология предлагает механизм для отрицания собственной болезненной реальности.

Там, где преобладают подобные процессы расщепления, способность к пониманию становится чрезвычайно ограниченной. То, что могло появиться как простое описание группы людей (например, они безработные и лишенные крова), становится моральной категорией. Эмпирический вопрос, как они попали в такое положение, перестает иметь ценность, поскольку история утрачивает свое место. Малоимущие для нас становятся сами причиной своих проблем, что таким образом воспринимается как доказательство их моральной неполноценности. Чем более попранной становится группа, тем с большей вероятностью ее членов будут считать не совсем людьми и, следовательно, не имеющими право на обычное человеческое отношение. Рассуждая таким образом, с ними можно обращаться безнаказанно, не испытывая не малейшей вины. Это самораспространяющийся (self-propagating) процесс, и его распространение также служит источником усиления паранойи, поскольку любое осознание реальности принесло бы с собой реальность вины и ответственности – того, что следует избегать любой ценой.

 

Заключение

 

В этой статье я старался показать насколько понимание паранойи, ее природы и ее последствий, оказывается полезным не только для возможности оказать помощь некоторым нездоровым пациентам, но также для «дел человеческих» в целом – будь-то на уровне одного человека, группы или более масштабных социально-политических процессов.

Необходимо лишь остановиться на мгновенье, чтобы осознать, насколько, на самом деле, процесс, описанный мною, представлен на мировой политической сцене. Праведное утверждение «наших» (человеческих) ценностей над «их» чудовищными схемами берет начало и обращается к наиболее примитивным частям нашей психики. Наши лидеры, следуя менее явным интересам, в высшей степени удачно навязали нам такое параноидное видение мира.

 

Перевод Ю. Колчинской.

Научная редакция И.Ю. Романова.



[1] Bell, D. (2003) Paranoia. Ideas in psychoanalysis. Icon Books, Limited, London, 2003. Перевод статьи сделан по авторской версии, поэтому в тексте встречаются авторские и редакторские примечания, не включенные в финальную версию.

 

[2] Crack – трещина, щель, но также и недостаток, изъян (прим. пер.)

[3] Asylum seeker – беженец (буквально – ищущий убежище)

[4] Послевоенный консенсус – название данное историками политической эре в истории Великобритании, продлившейся с конца Второй Мировой войны и до избрания Маргарет Тэтчер премьер-министром в 1975 г.

Основы послевоенного консенсуса можно проследить в докладах Уильяма Бевериджа, который в 1942 году сформулировал концепцию всеобъемлющего государства всеобщего благосостояния в Великобритании. Вскоре после капитуляции Германии в мае 1945 года были проведены выборы с полной победой лейбористской партии, лидером которой был Клемент Эттли. Политика, проводимая лейбористским правительством, заложила базу консенсуса. Консервативная партия приняла многие из этих изменений и обещала не аннулировать их в своей Промышленной Хартии 1947 года.

Для Послевоенного консенсуса характерна вера в кейнсианскую экономику, смешанная экономика с национализацией основных отраслей промышленности, создание Национальной службы здравоохранения и создание современного государства всеобщего благосостояния в Великобритании.

 



[i] S. Freud, The Neuro-Psychoses of Defence, SE 3, pp. 43–61.

[ii] S. Freud, ‘Draft H’ (1895), SE 1, pp. 206–13 (p. 209); 1966

[iii] Все процессы скорби, конечно же, характеризуются именно этими двумя группами чувств: интенсивным чувством тоски по утраченному объекту и глубоким, часто преследующим, чувством вины. Воззрения Кляйн дают некоторое объяснение тому, как это происходит.

[iv] См. S. Sontag, Aids and Its Metaphors, London: The Penguin Press, 1998.

[v] T. Adorno, The Culture Industry,London: Routledge, 1991, p.152

[vi] [Примечание в рукописи] Например, развитие фашизма имеет множество причин, но среди всех них это прежде всего тот факт, что человеческая психология, кажется, является естественным прибежищем для подобного мировоззрения. Наша внутренняя склонность к тираническому состоянию души дает почву, на которой фашистская пропаганда может расти — почву, которая становится более плодородной исключительно при наличии депривации, унижения и склонности к страданию

[vii] J. Harding, The Uninvited, Refugees at the Rich Man’s Gate, London: Profile Books and London Review of Books, 2000, p. 51 – однако цитата, как я сейчас понял, неверна – она звучит так: «ищущие убежища (беженцы) – это светящийся призрак у изножья кровати». Я внес в текст это изменение

[viii] D. Bell, ‘Primitive Mind of State’, Psychoanalytic Psychotherapy, vol. 10, 1997, pp. 45–57.